"...Поверните-ка тот рычажок, — сказал он. — Послушаем музыку.
Она повернула, зазвучала танцевальная музыка.
— Гарри Рой, — сказал он. — Я его сразу узнаю. — Они катили сквозь густую сырость ночи, и вместе с ними неслись звуки страстной музыки. — А это мой приятель, один из самых закадычных, не узнаете? Питер Уизерол. Знаете Питера?
— Нет.
— Ну, Питера-то вы должны знать. Его что-то не видать последнее время. Пьет по целым неделям. Однажды ребята в самый разгар танцев послали по радио SOS: «Пропал из дома». Мы как раз сидели в машине. Ну и смеху было…
Она спросила:
— Так всегда передают… когда кого-нибудь ищут?
— Узнаю эту мелодию, — сказал он. — Это не Гарри Рой..."
"...Несомненно, на сей раз дьявол действовал с ней заодно, и она того заслуживала. Вихрем вылетела она на сцену, потряхивая локонами, вращая глазами, покачивая бедрами. Мы сразу поняли, что это будет номер не из ее классического репертуара. Она прошлась в чечетке через сцену, изысканным жестом приподнимая на бедрах пышную, словно облако, голубую юбочку. Вот это лихо, сроду такого не видел, сказал Билли Боб и хлопнул себя по ляжке, и тете Эл пришлось согласиться, что мисс Боббит и вправду выглядит просто прелестно. Она закружилась по сцене, и публика разразилась аплодисментами. А она все кружилась, кружилась и только шипела: «Быстрее, быстрее!» аккомпанировавшей ей на рояле мисс Аделаиде, хотя та, бедняга, и так старалась изо всех сил.
Я родилась в Китае,
Но Япония — мой дом…
До тех пор мы ни разу не слышали, как она поет; оказалось, что голос у нее резкий, царапающий, как наждак.
…Коль товар мой не по вкусу,
Лучше вам забыть о нем! Э-эй! Э-эй!
Тетя Эл даже задохнулась. Потом она задохнулась вторично — это когда мисс Боббит, бойко топнув, задрала юбочку и выставила на всеобщее обозрение голубые гипюровые штанишки, в результате чего на ее долю достались почти все одобрительные свистки, приберегавшиеся парнями для исполнительницы танца живота. (Впрочем, как мы убедились в дальнейшем, та тоже не сплоховала — под звуки популярной песенки «Яблочко для учительницы» и возгласы «гип-гип!» дама эта проделала все, что положено, в одном купальнике.)
Но на том, что мисс Боббит продемонстрировала свою попку, триумф ее не кончился. Под руками мисс Аделаиды зловеще загремели басы, на сцену выскочила сестрица Розальба с зажженной римской свечой и сунула ее в руки мисс Боббит, делавшей шпагат; он тоже ей удался, и в тот самый момент, когда она села на пол, свеча рассыпалась каскадом красных, синих и белых шаров, и нам всем пришлось встать, потому что мисс Боббит во всю глотку запела «Полосато-звездное знамя». Тетя Эл говорила потом — это было одно из самых пышных зрелищ, какие ей довелось видеть на американской сцене..."
"...То, что она участвует в конкурсе, вообще-то было для нас полнейшим сюрпризом. Правда, этого можно было ожидать, да мы и сами могли б догадаться по некоторым признакам — хотя бы по тому, что вот уже сколько дней она носу не высовывала за калитку, и по звукам виктролы, игравшей до глубокой ночи, и по тени, кружившейся на шторе, и по таинственному, важному виду, который принимала сестрица Розальба всякий раз, как у нее справлялись о здоровье сестрицы Боббит. Одним словом, имя ее значилось в программе, но, хотя оно стояло вторым, не появлялась она очень долго. Сперва вышел Мэнни Фокс, сверкая напомаженной головой и шныряя глазами; он долго рассказывал анекдоты для курящих, похлопывая в ладоши и гогоча. Тетя Эл объявила, — если он расскажет еще один такой анекдот, она тут же уходит. Рассказать-то он рассказал, но уйти она не ушла. До мисс Боббит выступило одиннадцать человек, среди них — Юстасия Бернстайн, изображавшая кинозвезд (так, что все они смахивали на Юстасию), и совершенно бесподобный старикан, некий мистер Бастер Райли, лопоухий деревенщина, сыгравший на пиле «Вальсирующую Матильду»*. Пока что номер его оставался гвоздем программы, хотя, в общем-то, публика оказывала участникам конкурса довольно ровный прием: все хлопали щедро; все — это значит все, кроме Причера Стара. Он сидел на два ряда впереди нас и каждое выступление встречал возмущенным ослиным ревом. Тетя Эл сказала: с этого дня она с ним больше не разговаривает. Аплодировал он только мисс Боббит..."
* «Waltzing Matilda» (англ. Вальсируя с Матильдой) — австралийская народная песня, называемая «неофициальным гимном Австралии».
"...Ребята постарше, как, скажем, Билли Боб и Причер Стар, которые упорно отмалчивались, покуда девчонки язвили по адресу мисс Боббит, и только мечтательно поглядывали затуманенными глазами на дом, где она скрылась, разом повскакали и пошли к садовой калитке. Кора Маккол фыркнула и презрительно выпятила губу, но мы, остальные, тоже поднялись с мест и расселись на ступеньках веранды. Мисс Боббит не обращала на нас ни малейшего внимания. В сойеровском саду темно от тутовых деревьев, он весь зарос шиповником и бурьяном. Иной раз после дождя шиповник пахнет так сильно, что даже у нас в доме слышно. Посреди двора стоят солнечные часы — миссис Сойер воздвигла их еще в тысяча девятьсот двенадцатом году над могилкой бостонского бульдога по кличке Солнышко, который издох, умудрившись вылакать ведро краски. Мисс Боббит величественной походкой спустилась с веранды, держа в руках виктролу, поставила ее на солнечные часы, завела и пустила пластинку — вальс из «Графа Люксембурга». Уже почти стемнело; наступил час летающих светлячков, когда воздух становится голубоватым, как матовое стекло, и птицы, поспешно слетаясь в стайки, рассеиваются затем в складках листвы. Перед грозою цветы и листья словно бы излучают свой собственный свет, их окраска становится ярче; так и мисс Боббит в пышной, похожей на пуховку белой юбочке и со сверкающей повязкой из золотой канители в волосах, казалось, вся светится в сгущающихся сумерках. Выгнув над головой руки с поникшими, словно головки лилий, кистями, она встала на пуанты и простояла так довольно долго. Тетя Эл сказала — вот молодчина какая. Потом она принялась кружиться под музыку, кружилась, кружилась, кружилась. Тетя Эл даже сказала — ой, у меня уже все перед глазами плывет. Останавливалась она лишь для того, чтобы завести виктролу. Уже и луна скатилась за гребень горки, и отзвонили колокольчики, сзывавшие семьи к ужину, и все ребята разошлись по домам, и стал раскрывать свои лепестки ночной ирис, а мисс Боббит все еще была там, в темноте, и кружилась без устали, словно волчок..."
"...Утром он был очень занят творчеством. То есть почти час сидел над книгой о политике, думая, как бы сократить ее так, чтобы можно было опубликовать в виде духовной автобиографии. Или проще бросить этот труд и начать все заново и на ста мощных страницах представить концентрированный опыт всей жизни? Люций почувствовал, что очень утомился. Он поставил баховскую си-минорную партиту и вернулся к хайку. Теперь он экспериментировал с формой. Уместна ли тут рифма?
"...Люций подошел к проигрывателю и поставил Баха, «Вариации Гольдберга», сначала тихо, потом погромче, чувствуя, что в комнате под ним никого нет. Сел к столу. Посмотрел на россыпь страниц со стихами. Какое счастье, что у него хватило разума вернуться наконец к стихам! Несостоявшийся поэт, вот кто он такой, а если уж быть несостоявшимся, то лучше всего поэтом. Но почему, в самом деле, несостоявшийся? Еще есть время, чтобы стать великим. «Отдав столько лет абстрактным идеям, ревизионист и ренегат в последние годы вновь обратился к поэзии. Сентиментальность юности вернулась к нему, теперь озаренная спокойной мудростью старости. Всегда молодой сердцем, он, отложив перо историка, дал наконец волю своему поэтическому таланту»..."
"...Катон, которому Джо был чрезвычайно любопытен, вскоре начал осторожно расспрашивать его, чем да как тот живет. «Пойти работать? Мне?! Если только в банк, тогда еще можно было бы подумать», — «Но на что ты живешь?» — «Ворую. Все о'кей. Вы не верите в собственность, я тоже», — «Наверняка ты мог бы найти себе лучшее занятие», — «Конечно мог бы и собираюсь заняться вымогательством, использованием несовершеннолетних, наездом на придурков лавочников», — «Тебе следует пойти учиться в колледж». — «Вчера я кое-чему научился», — «Чему же»? — «Как полоснуть бритвой легавого так, чтоб навсегда остался след». — «Насилием не добьешься того, чего тебе действительно хочется», — «Не добьешься? Покажи человеку нож, и он сделает что угодно. Разве это не удовольствие?» В другой раз он сказал: «Хочу связаться с мафией. Есть у меня знакомый, который знает босса». Понятно, что подобные разговоры затевались, чтобы шокировать Катона и заставить его спорить и переубеждать, так что он не принимал их всерьез, хотя верил, что Джо, возможно, понемногу «подворовывал». В другие дни Джо был революционером, разглагольствовал о вступлении в И РА, об уничтожении капитализма, о том, что нужно разбомбить протестантов, разбомбить евреев. «Понимаете, я анархист. Традиционный мир — это жульничество, бизнес, капитализм, телевидение, деньги, секс — все жульничество. Посмотрите, что стало с "Битлз". Они чертовски разбогатели!»..."
"...Люций ногой вытащил из-под дивана чемоданчик с тайным запасом — бутылкой виски, к которой прикладывался время от времени. Наполнил стакан, стоявший на тумбочке. Принести бутылку из погреба было довольно просто, но вот избавиться позже от пустой — тут возникали некоторые трудности. Напивался ли Одиссей на острове у Калипсо? Когда он вновь отправился в странствия, хотел ли он этого, не было ли уже слишком поздно? Люций вынул вставную челюсть, положил на тумбочку и почувствовал, как лицо благодарно расслабилось, превращаясь в лицо старика. Сделал глоток. Зубы ухмылялись ему с тумбочки. Способно ли искусство по-прежнему приносить утешение? Моцарт оставил его давным-давно, но Бах все еще был рядом. Сейчас ему хотелось только бесконечной музыки, бесформенности всей формы, недвижности всего движения, без всякой драмы, истории и романтики. Герда, которая музыку ненавидела, дозволяла ему слушать ее только очень тихо..."
"...Люций сел на постель. Хорошо бы сейчас немного послушать Баха, но слишком поздно. Почему именно это замечание вызвало слезы Гертруды?
Никогда он не понимал ее. Огромной ошибкой было то, что он ни разу так и не затащил ее в постель. Имело ли это значение сейчас? Он знал, что после смерти Сэнди ее по-прежнему не покидает невыразимое, страшное горе, которое она скрывает от него, чего сначала ей не удавалось. Тогда он думал, что она умрет от боли, от потрясения, умрет, оплакивая свою утрату с таким отчаянием, какого он в жизни не видывал и не представлял, что такое возможно. Воспоминание заставило его содрогнуться. Но с устрашающей силой, обнаружившейся в ней, она совладала с собой и почти столь же ужасно замкнулась в себе. Избегая встречи с ним, она каждый день бродила по пустым комнатам, и он слышал ее медленные тяжелые шаги. Иногда принималась плакать и отсылала его прочь, если не удавалось сразу взять себя в руки. Она жила наедине со своим ужасом. Поразительная женщина...."
"...Но и причин для радости было немало, напомнила себе Ширли, чтобы взбодриться. Они с Говардом и Майлзом будут теперь все вместе заседать в совете — это же чудесно, просто чудесно.
Она убедилась, что диджей помнит, какая у Говарда любимая песня: «Зелёная трава у дома» в исполнении Тома Джонса, а потом обвела глазами весь зал, проверяя, не осталось ли ещё каких-нибудь мелких дел, но вместо этого взгляд выхватил причину её неполной, вопреки ожиданиям, удовлетворённости развитием событий....
— Просим, Говард! Иди сюда… дуэт по случаю твоего юбилея! Давай… Леди и джентльмены, любимая песня Говарда!
Подростки в притворном ужасе переглянулись. Гайя, споткнувшись, подалась вперёд, захихикала и распахнула дверь. Загремели первые аккорды «Зелёной травы у дома», и бас Говарда в сопровождении скрипучего альта Морин вывел:
The old home town looks the same,
As I step down from the train…
Фырканье и смех услышал один Гэвин, но, обернувшись, он увидел лишь двустворчатую застеклённую дверь кухни, которая едва заметно покачивалась на петлях.
Майлз поспешил навстречу Обри и Джулии Фоли, которые в ореоле вежливых улыбок прибыли позже всех. Гэвина охватила знакомая смесь ужаса и тревоги. Краткий просвет свободы и счастья заволокли две тучи: Гайя вот-вот могла разболтать, что узнала от матери, а Мэри собиралась уехать из Пэгфорда. И как тут быть?
"...Она мечтала жить с бабушкой Кэт. Просила, чтобы та взяла её к себе, и бабушка обещала. Иногда Терри думала, что время, проведённое в больнице, несмотря на все мучения, было самым счастливым в её жизни. Там она видела только покой, добро и заботу. Терри рассчитывала, что скоро переедет к бабуле, в домик с тюлевыми занавесками, и больше не вернётся к отцу, никогда не окажется в своей спальне, где, что ни вечер, распахивалась дверь с портретом Дэвида Эссекса* и у кровати возникал глухой к её мольбам отец, уже с рукой на ширинке..."
* Дэвид Эссекс (Дэвид Кук, р. 1947) — популярный актёр и певец, кумир британских подростков середины 1970-х гг.
"...Майка, которую надела сегодня Терри, открывала узловатые, складчатые шрамы на руке, шее и загривке, похожие на ручьи подтаявшего мороженого. В возрасте одиннадцати лет она полтора месяца провела в ожоговом центре Юго-Западной клинической больницы.
(«Как же с тобой такое приключилось, миленькая?» — спросила мать девочки, лежавшей на соседней койке.
Отец запустил в неё сковородой с загоревшимся жиром. Футболка с эмблемой группы «Хьюман лиг»* тут же вспыхнула.
«Случайно», — шепнула Терри. Так она отвечала всем, включая инспектора социальной службы и медсестёр. Уж лучше сгореть заживо, чем заложить отца..."
* Human League — группа из Шеффилда, популярная в первой половине 1980-х гг. и близкая к движению неоромантиков.
"...Бабка Кэт умерла. Они рассорились давным-давно. Всё, я умываю руки. С меня хватит, Терри, я сыта по горло.
А Кристал она привечала. «Кристал, синеглазка моя». Ездила смотреть, как Кристал махала веслом на этих долбаных соревнованиях по гребле. Даже на смертном одре звала Кристал, а не Терри.
Ну и ладно, старая перечница. Не больно хотелось. Что уж теперь.
Дрожа всем телом, еле дыша, Терри металась по зловонной кухне в поисках сигарет, а перед глазами неотступно стояли ложка, огонь, игла.
Что уж теперь, надо было раньше повиниться перед бабкой. Что уж теперь вспоминать, как та ей говорила «Терри-беби». Большие девочки не плачут… Большие девочки не плачут… Прошло много лет, прежде чем она узнала, что песня, которую напевала ей бабушка Кэт своим хрипловатым, прокуренным голосом, на самом деле называлась «Шерри-беби»*..."
* «Шерри-беби» — известная песня Боба Гаудио, исполнявшаяся многими популярными группами и солистами. По свидетельству автора, эта песня, написанная за пятнадцать минут, первоначально называлась «Джеки-беби» (в честь Жаклин Кеннеди). В студии звукозаписи название изменили на «Терри-беби», а затем — на «Шерри-беби», в честь дочери друга автора, диск-жокея Джека Спектора.
"...У Кристал в семье отродясь не было автомобиля. Сосредоточившись, она могла бы хоть сейчас, посреди этой вонючей кухни, вспомнить, как пахло в салоне мини-вэна. Она обожала этот тёплый пластиковый запах. Больше ей в этой тачке не ездить. Бывало, мистер Фейрбразер брал напрокат микроавтобус, чтобы отвезти в Ярвил всю команду; бывало, они даже уезжали с ночёвкой, когда соревновались с какой-нибудь неближней школой. На заднем сиденье они распевали свои музыкальные позывные — песню Рианны «Зонтик», это была счастливая примета; но вначале Кристал исполняла вступление рэпера Джей-Зи. Мистер Фейрбразер, когда в первый раз услышал, так хохотал, что чуть не обделался.
Uh huh uh huh, Rihanna…
Good girl gone bad —
Take three —
Action.
No clouds in my storms…
Let it rain, I hydroplane into fame
Comin’ down with the Dow Jones…*
Смысла этих слов Кристал не улавливала....
...— В завершение прощальной церемонии прозвучит песня, выбранная дочерьми Барри — Нив и Шивон: она много значила для них самих и для их отца, — объявил викарий.
Судя по его тону, он снял с себя ответственность за то, что должно было сейчас произойти.
Барабанная дробь вырвалась из замаскированных динамиков так резко, что прихожане вздрогнули. Громкий американский голос выводил «ах-ха, ах-ха», а потом вступил рэпер Джей-Зи:
Good girl gone bad —
Take three —
Action.
No clouds in my storms…
Let it rain, I hydroplane into fame
Comin’ down with the Dow Jones…
Многие решили, что это досадная накладка; Говард и Ширли обменялись возмущёнными взглядами, но никто не подумал отключить звук или извиниться перед прихожанами. А песню уже продолжил мощный чувственный женский голос:
Yo u had my heart
And we’ll never be worlds apart
Maybe in magazines
But you’ll still be my star…**
Все те же доверенные лица несли плетёный гроб к выходу; Мэри с детьми шла следом.
…Now that it’s raining more than ever
Know that we’ll still have each other
You can stand under my umbuh-rella
You can stand under my umbuh-rella.***
Прихожане тоже потянулись к дверям, стараясь не пританцовывать..."
* Ах-ха, ах-ха, Рианна…
Хорошая девочка стала плохой —
Дубль три —
Мотор.
Мои грозы без туч.
Пусть льёт дождь, я глиссирую к славе,
Падая вместе с индексом Доу-Джонса (англ.).
** Моё сердце принадлежит тебе,
И мы уже не разлучимся,
Разве что на фото в журналах,
Но ты останешься моей звездой…
*** Пусть хлещет небывалый дождь,
Знай: мы с тобою всё равно будем вместе.
Спрячься под моим зонтом,
Спрячься под моим зонтом
"...Головная боль всё так же стучала за ухом, когда Барри задним ходом вывел машину на проезжую часть и взял курс через живописный городок Пэгфорд, где они поселились сразу после свадьбы. Миновав идущую под откос улицу Чёрч-роу, на которой стояли викторианские особняки во всей своей красе и солидности, он свернул за угол возле псевдоготической церкви, где его дочки-близняшки когда-то выступали в спектакле «Иосиф и его удивительный разноцветный плащ снов»*, а дальше — через Центральную площадь, откуда открывался вид на тёмный скелет главной достопримечательности — стоящего на высоком холме разрушенного аббатства, устремлённого к лиловому небу..."
* "Joseph and the Amazing Technicolor Dreamcoat" Второй мюзикл Эндрю Ллойда Уэббера и Тима Райса (1968) рассказывает библейскую историю Иосифа Прекрасного.
На Новый год Господь преподнес мне чудесный подарок. Сегодня утром я нашел Хуана в церкви. Он сидел лицом к алтарю и пел. Не просто какую-то неопределенную мелодию, как обычно, а настоящую песню. Со словами! Я впервые слышал, как он произносит членораздельные звуки. И песню я узнал. Очень популярная несколько лет назад — я даже разучивал ее с детьми в нашей миссии в Брюсселе. Называется «Porque te vas». Исполняет ее певица англо-испанского происхождения по имени Жанетт.
Где он мог выучить эту песню? А, не важно. Надежда вспыхнула во мне с новой силой: я был прав, аутизм Хуана поддается излечению. Лес просто заглушил в нем человеческие способности. Я должен оставить его у себя. Продолжать его обучение. С благословения Божьего..."
"...— А что это за слова, которые бормотал убийца? Деревянный, глиняный, кукурузный?
— Отсылка к священной книге майя — «Пополь-Вух».
Название пробудило в памяти Жанны воспоминание, не имевшее никакого касательства к происходящим событиям. «Пополь-Вух»… Это была немецкая группа, которую в семидесятые годы наряду с Кеном, «Тэнджерин Дрим» и Клаусом Шульце слушала ее мать… У нее до сих пор в ушах звучала эта великолепная музыка, мощные синтезаторы, умопомрачительные ударные…"
"...Настаивать дальше не имело смысла. Это был ложный путь. Она поблагодарила Бернара Павуа, пообещала держать его в курсе расследования и нажала отбой. Постаралась перед сном выбросить из головы все мысли. Выключила кондиционер — у нее уже нос замерз. Приняла горячий душ, натянула трусы и майку с эмблемой своей любимой группы — «Nine Inch Nails». И плюхнулась в постель. В данный момент это было лучшее, что она могла сделать.
Выключая свет, она подумала об Антуане Феро. Может, его уже нет в живых? Несколько часов назад эта мысль уже приходила ей в голову. А может, напротив, он опережает ее в расследовании?.."
Жанна его не слушала. Спрятавшись за черными очками, она разглядывала город. Проспекты. Пальмы. Здания в розовой штукатурке. Девчонки в бело-серой школьной форме. Разноцветные стены домов, приветливых, душа нараспашку. И вдруг — бункер американского посольства, утвердившийся на завоеванной земле, но так и не сумевший скрыть своей боязни перед теми, кого покорил…
Потоком нахлынули воспоминания. Именно с этой страны когда-то началось ее великое путешествие по Латинской Америке. В ту пору она в режиме нон-стоп слушала легендарный альбом «Клэш» под названием «Сандиниста!», который потихоньку умыкнула у матери. «Крутые британские парни» посвятили его Никарагуа и сандинистской революции. Когда она, с плеером в ушах, ступила на эту землю, то ожидала увидеть здесь социалистический рай. Но со времени свержения диктатуры тут многое изменилось. Бывшего президента Арнольдо Алемана подозревали в том, что он прикарманил шестьдесят процентов валового дохода государства. А про лидера сандинистов Даниеля Ортегу говорили, что он изнасиловал собственную невестку… Но Жанна не собиралась смаковать горький вкус реальной действительности. Она просто открутила на максимум громкость «Magnificent Seven» и, преисполненная иллюзий, покатила знакомиться со страной..."
"...— Вам известно, что такое ребенок-волк? — продолжала Элен Гароди.
— Нет.
— Одичавший ребенок. Брошенный мальчик, который вырос во враждебной среде. Например, в лесу. Слышали о Викторе из Аверона?
— Я смотрела фильм Франсуа Трюффо.
— Это реальная история. Десятилетнего мальчика нашли в Аверонском лесу в тысяча восьмисотом году. Он передвигался на четвереньках и казался глухонемым. Беспрерывно раскачивался, не проявлял никакой привязанности к тем, кто его кормил. Мальчика отдали молодому военному врачу Жан-Марку Итару, который потратил уйму времени на его обучение.
Жанна вспомнила черно-белые кадры из фильма. Терпеливый воспитатель Итар, чью роль сыграл сам Трюффо. Косматый мальчишка, в котором переплелись животное и ангельское начала. Этапы его образования. Музыка Вивальди…"
"...Жанна захлопнула дверь. Сорвалась с места. Слезы вырвались наружу, словно крик или рвота. Она включила радио на полную громкость. Поискала частоту. Выбрала «На моем месте» Акселя Бауэра и Зази. Пронзительный, горький, печальный хит.
«Я не жду, чтобы ты оставалась прежней, я не жду, чтобы ты меня понимала…»
В Париже ей стало лучше. Сверкающие платаны. Прекрасные строения Османа. Здесь даже ее одиночество и тоска переживались иначе… На бульваре Распай Жанна вспомнила о мобильном. Во время визита в лечебницу она его отключила. Нажала на кнопку, дисплей загорелся. Один пропущенный звонок.
"...Жанна улыбнулась. Сразу видно старого социалиста.
— Ты ведь в этом участвовал?
— Участвовал.
— И не согласен со всем, что говорили и писали о тех событиях?
Он закрыл меню. Снял очки. Высокий лоб, волнистые волосы с проседью, властное удлиненное лицо, вокруг черных глаз залегли лиловые круги. Словно внутреннее пламя изрезало морщинами его кожу, как трескается африканская земля под лучами жаркого солнца. Но в Обюсоне чувствовалась прочность. Хрупким его не назовешь.
— Видишь ли, — начал он, — в то время родители не готовили нам сэндвичи, когда мы шли на митинг. Мы были против них. Против буржуазного порядка. Мы боролись за свободу, великодушие, ум. А сегодня молодые выходят на митинг ради прибавки к будущей пенсии. Буржуазия заразила все. Даже мятежный дух. Когда установленный порядок сам порождает свою оппозицию, системе нечего бояться. Наступила эра Сарко. Эра, когда сам президент воображает, что он на стороне искусства и поэзии. Разумеется, поэзии преуспевшей. Скорее Джонни Холлидея, чем Жака Дюпена..."
"...— Ты хочешь отомстить лесу? Молчание. — Отвечай на вопрос. Молчание. — Отвечай, это приказ! Снова скрежет. Возможно, смех. Или отрыжка. Детский голос стал чуть выше, и теперь это было похоже на быстрое заунывное чтение:— Todas las promesas de mi amor se irán contigo. Me olvidorás, me olvidorás. Junto a la estación lloraré igual que un niñо, Porque te vas, porque te vas, Porque te vas, porque te vas…* Феро попытался перебить его, но мужчина-ребенок все бормотал: — …se irán contigo. Me olvidorás, me olvidorás. Junto a la estación lloraré igual que un niñо, Porque te vas, porque te vas, Porque te vas, porque te vas… Голос был ужасен, словно связки раскалились от трения и чуть не лопались. Повысив голос, Феро удалось вывести Хоакина из транса. По его приказу тот замолчал..."
* Все обещания моей любви уйдут вместе с тобой.
Ты забудешь меня, ты забудешь меня.
Я приду на вокзал и буду плакать как маленький.
Потому что ты уходишь, потому что ты уходишь… (исп.).
Песня «Потому что ты уходишь» известного испанского певца и композитора Хосе Луиса Пералеса в исполнении Жанетт впервые прозвучала в 1976 г. в фильме «Вскорми ворона» режиссера Карлоса Сауры и сразу же облетела мир. В русском варианте ее припев звучал так:
«Время пройдет, и ты забудешь то, что было
С тобой у нас, с тобой у нас.
Нет, я не жду тебя, но знай, что я любила
В последний раз, в последний раз».
Она кивнула в ответ, смакуя прохладное мороженое и ту мягкость, с которой был задан вопрос. Молча они шли к площади Согласия. Давно уже ей не случалось бродить по этим садам. Другие, обнесенные оградой парки всегда выглядят какими-то куцыми. Напротив, сады Елисейских Полей распахнуты навстречу городу, они заключают проспект в объятия, смешиваясь с уличным движением, шумом, выхлопными газами… Ты словно попадаешь на свидание. Наблюдаешь за историей любви листвы и асфальта, гуляющих и машин, природы и загрязнения атмосферы…
— Я от этого без ума, — признался Феро. — Вена. Начало двадцатого века… Просто наваждение. Времена, когда за всеми этими уютными пивными, кафе и штруделями открылось столько откровений! Климт, Фрейд, Малер…
Ей не верилось, что он снова затянет ту же песню. А он уже пустился в подробнейшее описание интеллектуального кипения той эпохи. Жанна не прислушивалась. Она физически наслаждалась его присутствием..."
Два дополнительных цвета наносили вам удар в лицо. Бирюзовый оттенок платья — такой естественный, словно художник писал его минералами. Красноватый фон, пылавший подобно лаве. Жанне это напомнило не Бодлера, а знаменитое стихотворение Поля Элюара: «Земля вся синяя как апельсин…».
Оправившись от удара, вы замечали лицо. Круглое и белое как луна. Это бледное пятно, окруженное черным меховым воротником, и было ключом к картине. Открывавшим несказанную истину, поэзию волшебной сказки: она не требует объяснений, проникая в вас до самого нутра, а то и ниже — до гениталий. До самых корней естества…
Жанна прониклась нежностью к этой женщине. К этому лицу лунного Пьеро. К черным, коротко стриженным волосам — прическе совершенно необычной для того времени. Тонким красным губам. Широким, выразительным, словно знаки препинания, бровям. Ко всем этим штрихам, напомнившим ей рекламу, которую она обожала девчонкой. Духов «Лулу» от Кашарель. Молодая женщина, будто скользящая под самую сладостную мелодию на свете: «Павану» Габриеля Форе…"
"...Через несколько минут она входила на выставку. Ей подумалось, что эти золотистые, красноватые и коричневатые полотна — огромный занавес над сценой, где разыгрывается еще более обширное и богатое действо, в котором смешались все искусства. Вена начала XX века, когда все достигло расцвета: живопись, скульптура, архитектура, а благодаря Малеру и в скором времени Шёнбергу — музыка… Не говоря о фундаментальном перевороте, ставшем фоном этого действа, — психоанализе..."
"...И вот она дома. За окном темнело, разбухшее от дождя небо, казалось, ждало лишь ночи, чтобы разверзнуться вновь. Она стояла на кухне, не двигаясь, не снимая отсыревший пиджак, и разглядывала китайскую еду, купленную неизвестно зачем. Есть совсем не хотелось. Никак не выкинуть из головы погибшую женщину. Изуродованную. Расчлененную. Обглоданную. Ее прозрачные глаза на заплывшем кровью лице. Раскиданные руки и ноги. Внутренности. А еще — рисунки на стенах, темные, словно машинная смазка… Вспоминались лаборатории — слишком белые, слишком стерильные. Застывшее лицо Бернара Павуа. Его очки, как у Элвиса Костелло. Погибло лишь это воплощение Нелли. Ее душа продолжает странствие..."
"...Жанна готова была рискнуть. Но на успех она почти не рассчитывала. Во Франции подобные дела никогда не доводятся до конца. Еще со студенческих лет она следила за громкими «скандалами Республики». Фальшивые счета, махинации с госзаказами, черные кассы, финансовый рэкет, взятки, фиктивные рабочие места… И ни разу ни одному судье не удалось прижать политиков. Ни единого раза. Разражался скандал. Какое-то время он занимал первые полосы газет. Затем о нем забывали. Даже если спустя годы начинался судебный процесс, правосудие и политика договаривались полюбовно. И каждый выходил сухим из воды. Как пел Ален Сушон: «Паханы снова на коне, и все у них в ажуре»..."
"...Она ошибалась не в первый раз, куда там… Вечно влюблялась не в тех, в кого надо. Даже в чокнутых. Вроде того адвоката, который выключал бойлер, когда она у него ночевала. Он заметил, что после очень горячего душа Жанна мгновенно засыпает, оставив его ни с чем. Или программиста, просившего ее устраивать стриптиз перед веб-камерой. Она порвала с ним, сообразив, что ею любуется не он один. Или того странного издателя, который надевал белые фетровые перчатки, когда садился в метро, и воровал у букинистов подержанные книги. А были и другие. Много других… И за что ей достались все эти придурки? Столько ошибок ради одной-единственной истины: Жанна была влюблена в любовь. В детстве Жанна без конца слушала одну песенку:Не бросай ее, Она такая хрупкая. Знаешь, быть свободной Не так-то просто…* В то время она еще не понимала заключенной в этих словах иронии, но предчувствовала, что песенка таинственным образом повлияет на ее судьбу. И оказалась права. Сегодня Жанна Крулевска, независимая парижанка, была свободной женщиной. Это и правда не так-то просто…"
"...С Тома она познакомилась на вернисаже. Она даже помнила точную дату. 12 мая 2006 года. И место. Просторная квартира на Левом берегу, где была устроена фотовыставка. Ее наряд. Индийская туника, серые переливчатые джинсы, сапожки в байкерском стиле. На фотографии Жанна не смотрела, она сосредоточилась на своей цели: самом фотографе. Чтобы окончательно подавить внутреннее сопротивление, она бокал за бокалом глушила шампанское. Когда она намечала жертву, то любила перебрать, чтобы самой превратиться в добычу. «Он нежно убивал меня своей песней». «Нежное убийство» в исполнении группы «Фуджис» перекрывало гул толпы. Самая подходящая музыка для мысленного стриптиза, которому она предавалась, отбрасывая один за другим свои страхи, сомнения, стыдливость… Она размахивала ими над головой, словно бюстгальтером или стрингами, стремясь достичь истинной свободы, свободы желания. Всякий проходил через это..."
"...Но почему он не звонит? Накануне он сам сделал первый шаг. В сотый раз за день она открыла почту и прочитала мейл. Его мейл:Сам не знаю, чего я наговорил. У меня и в мыслях такого не было.
Завтра поужинаешь со мной? Я позвоню и заеду за тобой в суд. Я буду твоим королем, а ты — моей королевой… Последние слова — намек на «Героев», песню Дэвида Боуи. Коллекционная запись, где рок-звезда несколько куплетов исполняет по-французски. Она прекрасно помнила, как они откопали виниловую пластинку у торговца музыкальными раритетами в квартале Ле-Алль. Радость в его глазах. Его смех… В ту минуту ей больше ничего не было нужно. Только всегда вызывать — или хотя бы поддерживать — этот огонь в его глазах. Подобно весталкам Древнего Рима, постоянно хранившим священный огонь в храме..."
