"...— О, если бы я только знал ваши предпочтения! — продолжал он. — Если бы я знал о ваших особых страстях, ваших особых вкусах! Будь вы одной из тех женщин, которые любят поэзию из опасения, что сердце может разбиться от страсти, как сладко было бы сказать вам, что меня зовут Данте Алигьери или Гораций Флакк. Если бы вы слабели от сладких музыкальных созвучий, то я стал бы для вас Палестриной или Орландо ди Лассо. Если ваши мысли окрыляла бы живопись, то я назвался бы — о счастье! — Боттичелли или Рафаэлем. А если вы набожны, то на ближайшем конклаве я подкупил бы всех кардиналов, отдав все свое состояние, чтобы они избрали меня Папой; но если бы набожность не привлекала вас, то я готов был бы продать свою душу дьяволу..."
"...Нас добряче трусило під час того перельоту; в ті часи більшість польотів на літаках були саме такими. Ті літаки були паскудними бляшанками з двигуном, і просто диво, що ми всі там не повбивалися, як Бадді Голлі чи грьобаний Біг Боппер..."
- Ми двійко старих бовдурів, вона заходиться сміхом. Колись вона займалася сексом із королем та зіркою кіно майже в той самий час, поки грамофон грав "Меггі Мей" і Род Стюарт співав французською. Тепер жінка, яку "Нью-Йорк Таймз" називала найвеличнішою американською поетесою сьогодення, мешкає в будинку без ліфта, десь у Квінсі..."
"...А зараз пікнік. Цього вечора їх пригостять вечерею, але та їжа буде теплим, укритим соусом місивом невідомо чого, що подадуть у кафетерії однієї зі студентських їдалень. Полін називає це прісною їжею. Їжа приїжджих поетів завше прісна, до того ж на неї все одне доведеться чекати аж до восьмої. Чекати з якимось дешевим жовтувато-білим вином, яке, ймовірно було створено, щоб пиляти нутрощі таких же алкоголіків із неповним робочім днем, як вони самі. Цей обід набагато приємніший, а холодний чай - дуже смачний. Філ навіть трохи потурає власним фантазіям, у яких він, тримаючи Полін за руку, веде її у високу траву за туалетами, як у тій старій пісні Вана Морісона, і..."
"...Вони разом спустилися сходами й стали на хіднику перед будинком Веслі. Мейн-стрит була практично порожня. Вітер стогнав під дахами будівель і шурхотів на тротуарах пізньоосіннім листям. Трійця п’яних студентів наспотички брела до гуртожитку, виспівуючи щось віддалено схоже на "Райське містечко"*..."
* "Paradise City" - пісня американського рок-гурту "Guns N' Roses"
"...У кабінеті сидів у навушниках Дон Олман - виправляв реферати й співав про жабу-бика Джеремаю* голосом, що переходив усі межі немелодійного й заглиблювався в далекі незвідані краї істинно мерзенного. Побачивши Веслі, він вимкнув свій "Айпод"..."
* "Jeremiah Was a Bullfrog" ("Джеремая був жабою-биком") - пісня американського гурту Creedence Clearwater Revival
"...Потім я вигріб трохи лайна від спільноти літераторів, яка добачила в цьому, що я продався бізнесу, але, кажучи словами Джона Лі Гукера, "мене це нітрохи не конфронтує". Що стосувалося мене, то "Amazon" був просто ще одним місцем для оплачуваної публікації тексту - й до того ж одним з небагатьох, готових надрукувати таке довге оповідання..."
"...Ронні мав не дуже атлетичну статуру і не вмів швидко бігати. Мабуть, крадій окулярів теж це збагнув, тому що зупинився й чекав на нього на іншому кінці парку. Він розмахував окулярами й кричав:
- Підійди та візьми, Рей Чарльз! Підійди та візьми, Стіві Вандер!..."
"...У житті повно Великих Питань, чи не так? Фатум чи доля? Рай чи пекло? Кохання чи зваба? Поміркованість чи імпульсивність?
"Бітлз" чи "Стоунз"?
Для мене на першому місці завжди були "Стоунз", бо "Бітлз" якось ром’якли, щойно стали Юпітером Сонячної системи поп-музики (моя дружина колись називала сера Пола Маккартні "очима старого пса", і ця фраза досить точно передає мої відчуття). Але ранні "Бітлз"... о, вони грали справжній рок, і я досі залюбки слухаю деякі старі записи, здебільшого кавери. Інколи навіть хочеться трохи потанцювати.
Найбільше я любив їхню версію класики Ларрі Вільямса "Поганий хлопець", яку Джон Леннон співав хрипким, збудженим голосом. Особливо мені подобалася настановна кульмінація "Поводься пристойно, хлопче!" І згодом я вирішив, що треба написати оповідання про маленького поганого хлопчика, який став чиїмось новоспеченим сусідою. Він зовсім не мав бути пекельним виплодком чи одержимим якимось стародавнім демоном а-ля "Екзорцист". Він був поганим, та й годі, поганим до самих кісток, апофеоз усіх поганих хлопчиків, які колись жили на цій землі. Він уявлявся мені вдягненим у шортики, а на голові була шапочка з пропелером. Я знав, що він завжди всім капостить і ніколи не поводиться пристойно.
Це оповідання утворилося саме навколо поганого хлопчика - злого двійника Слаґґо, друга Ненсі з коміксів. Електронна версія з’явилася у Франції та Німеччині, де пісня "Поганий хлопець" напевне була невід’ємною частиною репертуару "Бітлз" у "Стар Клаб"..."
"...Один легковик проїхав на південь, потім інший. Через причеп вони не побачили жінки, яка вже була наполовину всередині, наполовину знадвору деформованого універсала, як той Братчик Кролик, що загруз у Смоляному Опудальці. Не почули вони й її криків. Один водій слухав Тобі Кіта, інший - "Лед Зеппелін". Обидва свій стиль поп-музики полюбляли вмикати гучно. Її почув Піт Сіммонс у ресторані, але ніби з далекої відстані, наче якесь згасаюче відлуння. У нього стрепенулись повіки. Потім крики припинились..."
"...На стіні поряяд зі стійкою, де люди колись замовляли собі "Воппери" чи "Вейлери", Піт уздрів інший постер. На ньому був Джастін Бібер, коли Бібу було, мабуть, років шістнадцять. Зуби в Біба були пофарбовані чорним, і хтось нарисував йому на одній щоці тату сват-стіки. Із копиці волосся в біба росли намальовані червоним чорнилом чортячі роги. З його обличчя стирчали дротики. Маркером на стіні було написано: "рот - 15 очок, ніс - 25 очок, ОЧІ - 30 очок ЗА ФСКЕ"..."
"...Досить забігайлівок, досить гулянок - ага, ідея офігенна, але потім усе повторюється, поцілуй мене в корму і щоб ви добре жили. Цього четверга він іде на Фрі-стріт, і нехай хоч зірки з неба падають, але в його руці буде пиво, в кишені косячок, а з музичного автомата буде литися стара інструментальна музика, яяка чимось нагадує "Венчерз"*..."
* "The Ventures" - американський гурт, заснований у 1958 році. Відомий виконанням інструментальних рок-композицій.
"...Как я и надеялся, среди присутствующих все равно хватало тех, кто попал сюда больше из любопытства, и мы смогли затеряться в их толпе. Я был удивлен количеством людей, но еще больше меня поразил тот факт, что большая часть из них выглядела относительно нормальными. Хотя имелось несколько типажей, которые, наверное, слишком много времени проводили в одиночестве в малопривлекательных занятиях, и среди прочих один особенно противный экземпляр с заточенными ногтями и черным «конским хвостом», которому был только один шаг до футболки с надписью, что его вскормил грудью Сатана.
— Может, и Джимми... Пейдж будет здесь, — предположил я. — Мне следовало взять с собой диск Лед Зеп IV.
— Джимми как? — не понял Фил.
— Лед Зеппелин, — я не знал, смеется ли он надо мной. — Популярная бит-группа, ваша честь..."
"...Они вдвоем направились к стойке компании. Луис взял вещи, нашел «меркури», затем открыл багажник. Прежде чем поднять коврик, прикрывающий запасное колесо, он окинул взглядом гараж. Под ковриком лежали два девятизарядных «глока», рядом — восемь запасных обойм, связанных изолентой попарно в четыре комплекта. Вряд ли им понадобится больше, разве только они решат объявить войну Мексике. Луис сунул оружие в карманы пальто, добавил запасные обоймы, вернул коврик на место и сверху положил багаж. Когда Эйнджел вернулся, он уже крутил ручку настройки каналов и на какой-то малоизвестной местной радиостанции нашел «Дрожь». Луису нравился Хауи Гелб..."
"...Где-то звучала музыка, играли пьесы для фортепиано Сати. Ему нравились эти полные меланхолии мелодии. Он снял очки, откинулся на спинку кресла и потянулся. Рукава рубашки с закатанными манжетами поползли вниз по его исхудалым рукам, обнажив небольшую, слегка затянувшуюся ранку на левой руке, чуть выше запястья, как если бы совсем недавно неопытной рукой кто-то попытался свести какую-то татуировку с его кожи. Ранка немного побаливала, и Неддо осторожно прикоснулся к ней, кончиками пальцев провел по краю. «Можно отклониться от начертанного пути, укрыться среди ничего не стоящих древностей, — подумал он, — но прежняя одержимость, прежние неотступные мысли никуда не исчезают. Иначе зачем окружать себя костями?».."
"...Мы ехали на северо-запад под беззвездным небом. Часть пути Дженнифер проспала, затем нашла радиостанцию, которая ей понравилась.
Эмиллоу Харрис пела композицию Леннона и Маккартни «Здесь, там и повсюду», одну из тех редких версий, которую мало кто слышал, но которую многим следовало бы знать.
— Тебе нормально? — спросила она.
— Прекрасная песня.
— Я люблю битлов. У них есть песни получше, но это тоже неплохо. Только как-то печально.
"...Карл слушает музыку в гостиной. Бах или Дворжак. Скрипки. Смычковые! Смычок — название приспособления, не самого инструмента, не тела, но без этого приспособления не было бы музыки. Андреа решает, что скрипка все же важнее: необязательно огненного цвета, пусть будет коричневая, потертая. Она думает о Юнатане: может быть, нужно позвонить? Но «нужно» ей не нужно. Ей нужно «хочу». И что бы она ему сказала? Между ними было слишком много слов: слишком странных, не слишком правдивых — и вот их больше нет. Неужели молчание и вправду так опасно? По крайней мере так кажется. Хочется заглушить мысли громкой музыкой. Выпорхнуть из туалета, пританцовывая, — притвориться, что она снова в больнице. Чужие взгляды, неотступно следующие за ее движениями...
...Бах или Дворжак, а может быть, Чайковский доносится с нижнего этажа. Лувисе нравятся смычковые, но иногда их слишком много, слишком громко. Карлу нравится много и громко, он увеличивает громкость. Музыка отзывается эхом в доме."
"...Они поднимают бокал за бокалом: ЗА ЛЮБОВЬ, КАСПЕР. ЗА НАС, АНДРЕА. Волшебное «мы» сплелось в объятиях у стойки бара, Андреа пытается утонуть во взгляде Каспера, но, поскользнувшись, теряет равновесие, а девушка напротив похожа на Пи-Джей Харви, которая так нравится Касперу. Мгновение, он бросает взгляд в ее сторону, и Андреа вырывается на свободу..."
"...На полке в квартире в доме у озера есть видеозапись с первой совместной вечеринки Каспера и Андреа. Дело было в Фольхагене, Марлон сидел в шкафу, горели свечи, играли Depeche Mode, песня «Photographic». На полосатом столе Андреа стояли герберы, и Янна говорила, что Каспер и Андреа похожи на Леди и Бродягу. Они обнимались, а Янна снимала на пленку: Каспер, уткнувшись Андреа в шею, Андреа выглядывает из-за его шевелюры — взгляд у нее пьяный и влюбленный. Она прижимает к себе Каспера, глядя прямо в объектив: в глазах гордость и что-то еще — почти жестокое, непонятно что. Может быть, просто алкоголь. Потом она снимала Каспера в одиночку, хотя он сопротивлялся и говорил: «Не надо, перестань», — и смущенно отворачивался. А после он снимал Андреа: она позировала, подходя слишком близко к камере и растворяясь..."
"...Наконец-то — таблетки, и она ложится рядом, тесно прижавшись, и это на самом деле прекраснее всего на свете. Боуи поет, и Каспер говорит, что эту песню он посвящает Андреа. Боуи поет: «As long as we’re together, the rest can go to hell, I absolutely love you, but we’re absolute beginners, with eyes completely opened, but nervous all the same». Просто лежать и чувствовать, как колотится счастье и как осторожно и огромно двигаются его руки; она смотрит на него. Боуи поет ей слова Каспера: «If our lovesong could fly over mountains, could laugh at the ocean, just like the films». Андреа смотрит на этого странного человека — Каспера, и таблетки в желудке придают уверенности в близости. Нет, ей не страшно, она с абсолютным спокойствием смотрит в его серо-зеленые глаза и спрашивает:
— Хочешь жениться на мне?
Каспер смотрит на нее — интересно, что он видит, интересно, что он думает, поворачиваясь к ней, обнимая ее за плечи, гладя ее по щекам и отвечая с серьезным видом:
— Да, Андреа, хочу.
Произносит эти слова без тени сомнения и улыбается так широко, что светло-зеленые глаза превращаются в щелочки. Они целуют друг друга. Это великое мгновение. Боуи поет: «But if my love is your love we’re certain to succeed». И тогда Андреа охватывает паника. Несмотря на таблетки — сокрушительная паника. Ей хочется вырваться из его объятий, и она освобождается — очень осторожно улыбаясь. Это непостижимо..."
Одежда кричащих цветов, красно-рыжие волосы — еще ярче, чем прежде, глаза несколько раз обведены черным карандашом. Андреа и Янна пьют вино, смеются и поют песни из тетрадки. Летние песни, рождественские песни. Андреа поет хорошо и громко, особенно когда выпьет. «Thursday I don’t care about you, it’s Friday I’m in love!» — подпевает она Роберту Смиту, глядя в зеркало и поливая волосы лаком, пока прическа не становится безукоризненно гладкой. Утром, довольно рано, позвонил Каспер и робко, почти шепотом спросил, не хочет ли она прийти к ним на концерт. Сегодня вечером. Андреа надела красный плюшевый джемпер и обтягивающие черные брюки. Она знает, что красива. Знает это сейчас, сию минуту, и это имеет значение. Ведь там будет Ребекка, и Андреа затмит ее своим блеском. И еще она сможет подобрать правильные слова (мало быть красивой, важно осознавать свою красоту)..."
"...Она лежит в постели. Слушает тишину, которая медленно проникает внутрь. Открывает жалюзи. На небе все те же тучи: вот-вот лопнут, это же видно! День НЕВЫНОСИМО пуст. День тоски по Касперу, день ожидания его звонка — как бы не так! Андреа набирает номер Лейтенанта, отвечает приветливый голос его жены: «Аннет». Затем трубку берет он, и тон у него скорее нервный, чем радостный. «Я перезвоню через пять минут», — почти шипит он в ответ, перезванивает через восемь, и Андреа успевает сменить Боуи на Nine Inch Nails. Он называет гостиницу, время, и она кивает. Он больше не зовет «трахаться», он говорит тоном бизнесмена. Трент Резнор поет: «Well shut up what does it matter now?»..."
"...Lying in my bed, watching my mistakes. Она всегда плачет под эту песню, но только не сейчас. Андреа не плачет: она ждет, когда посветлеют волосы — блондинкой она еще не была. Ждет, кладет под губу снюс, пьет пиво. Ни слезинки из глаз; она достает записную книжку, находит адрес Испанца. Он сказал: «Можешь позвонить». Ну конечно, может. Небо затянуто тяжелыми тучами. Андреа нащупывает в сумке таблетку «Имована», набирает номер. Бретт Андерсон поет: «I listen to the band. They said that it could be the two of us». О нет, Андреа не плачет..."
"...— Кажется, я вчера жутко напилась, — прошептала Андреа ему на ухо, в ожидании поезда.
— А кто не напился? — засмеялся он в ответ. И больше ничего.
Андреа хотела продолжить: «Но я проснулась без трусов». Синие пятна на скатерти. На простыне заметных пятен не было. Еще она помнит, что они громко слушали Depeche Mode: «I thank you for bringing me home», и что он говорил, что это красиво. Он был полон ожиданий, похож на ребенка с чересчур большими руками. Как можно забыть, как кто-то был у тебя внутри?.."
"...Андреа вновь зацепило. Он хотел секса, но она отклонила притязания. Если бы не месячные, она не стала бы сопротивляться: он хорошо целуется. Почти так же хорошо, как Юнатан. Впрочем, чуть более отстраненно. Но он мужчина. Мужчина: Керуак на тумбочке у кровати, Том Уэйтс в проигрывателе. Он играет на контрабасе в консерватории, на полке виднеются кисточки..."
"...Марлон растерянно озирается, Андреа с центрифугой в животе сидит на голубом стуле, подцепляя вилкой лапшу с томатным соусом. За окном все больше осени. Так невыносимо, жутко пусто — ну и ладно. Ник Кэйв поет: «This is the weeping song». Андреа отталкивает тарелку, та падает со стола и со звоном разбивается. На полу почти кровь, Марлон убегает и прячется..."
"...Общая квартира — его и Лины-Саги. Молочного цвета стены, сплошь увешанные картинами и постерами панк-роковых групп. Андреа бывала здесь как младшая сестра Лины-Саги. Малышка Андреа. Страдающая анорексией, деструктивная, депрессивная жена Каспера. Раньше она принадлежала Касперу.
Он спокойный и добрый. Ставит «Everybody Hurts» группы R. E. M. Они танцуют: уютно и грустно. Он прижимает ее к себе. Плачет? Песня заканчивается, он смотрит на Андреа заплаканными глазами и спрашивает, хочет ли она чаю. Ставит чайник и забывает. Они сидят на диване, осторожно касаясь друг друга. Он трогает ее тело и спрашивает разрешения. Андреа кивает. Андреа улыбается..."
"...Клуб «Принцесса», полный воспоминаний. Андреа — восьмиклассница, уже не безответная дурнушка. На нее заглядываются, у нее даже почти есть мальчик — самый первый, они познакомились именно здесь. Он был на пару лет старше, очень высокий и довольно симпатичный. В тот вечер она была в красном болеро и черных брюках, которые выклянчила у Лувисы. Все началось на танцполе: Андреа танцевала с Хельгой и Вальховскими девчонками и, почувствовав на себе его взгляд, стала стараться танцевать еще красивее. Он пригласил ее на один из последних медленных танцев. Она была абсолютно трезва и все-таки посмела согласиться! Впрочем, танцевать, когда из-за музыки почти невозможно разговаривать, совсем несложно. Они танцевали все три медляка: «If It’s Love» Lily & Susie, «Nothing Gonna Change My Love For You» Глен Медейрос и, наконец, заказанный Андреа и Моной из Вальховской банды «Love Bites» Def Leppard..."
"...На вечеринке рядом с Художником, который все время подливает ей. Атмосфера приятная — и постепенно становится еще приятнее. Андреа взяла с собой пластинку с музыкой из фильма «На игле» — ставит «Lost For Life», Художник приятно пахнет, она поглощает сыр — чем не жизнь.
— Хотела сказать, что ты ужасно красивый, — произносит она заплетающимся языком.
— Ты тоже, — отвечает он, и ее рвет прямо ему в ладони..."
"...Сидеть-смотреть в студенческом клубе: разноцветные коктейли, высокие пивные стаканы. Улле Юнгстрем поет: «Распахни мое окно!» Андреа ищет спасения. Входят молодые люди, садятся спиной к ней у стойки бара. Они весело смеются, Андреа трогает одного из них за плечо и спрашивает, можно ли присоединиться, — конечно, можно.
Они садятся на веранде под большими зонтиками. Парни заказали еду и спрашивают, не хочет ли она чего-нибудь. Но Андреа ничего не хочет: так лучше. Кажется, она изрядно похудела. Но ничего — ведь так обычно и бывает, когда тебе плохо? Андреа улыбается ребятам. Солнце пригревает спину, медленно опускаясь. Приносят блюда, полные картофеля фри, жирных соусов, мяса. В животе урчит..."
"...Еще коктейль, здесь ее знают. Парни в баре улыбаются. Флиртуют? Андреа кажется себе такой красивой в желтом — как СОЛНЦЕ. Она тоже может сиять! Может двигаться как угодно, и никто ничего не скажет, никто не будет диктовать условия. Громкая музыка: «Just Like Heaven», танцующие, смеющиеся люди… наверное, счастливые. Или просто пьяные: никаких проблем..."
"...У меня есть своя жизнь, Каспер, вне всякого сомнения. Ты думал, мой мир состоит из одного тебя, из нас? Ха! Ты что, дурак? Да у меня суперсобственная жизнь, я прекрасно обойдусь без тебя, если ты меня бросишь.
Сварить еще кофе. Заглушить голод. Легче всего и вкуснее всего есть, когда Каспер с ней на кухне. Обнимает всепозволяющим взглядом. И тогда Андреа может смеяться. А сейчас?
Нет, смеяться в одиночку — зачем? Никто же не слышит. Громкая музыка становится еще громче, и ей хочется подпевать. Хочется подпевать Боуи: «OH NO LOVE YOU’RE NOT ALONE». Но голоса нет..."
"...— Нам велели держаться подальше от лимузинов. Там тебя запросто могут похитить, как нам сказали, а мы ведь к тому же были в костюмах — как мафия или миллионеры, — говорит Каспер и смеется чужим смехом, и она ложится рядом с ним, но не слишком близко: не знает, как теперь к нему прикасаться. — А перед сценой, ты бы только видела, было полно охранников с оружием, как будто мы Rolling Stones или вроде того. Вот так они там живут..."
"...Они слушают в записи хит-парад радиостанции. Сейчас играет Scorpions, какая-то спокойная баллада, которую Андреа записала только потому, что это модно. Хельга выдувает большой пузырь из жвачки. У Андреа так никогда не получалось. Свистеть, щелкать пальцами, зажигать спички и сморкаться Андреа тоже не умеет. Конечно, щелкать пальцами еще можно научиться, сморкаться, наверное, тоже, да и зажигать спички. Хотя ей кажется, что это опасно..."
"...Полбокала мадеры, сквозь музыку ДиЛевы прорывается звонок телефона. Андреа танцует. Пытается выгнать, вытанцевать телефонный звонок из комнаты, но он у нее в ушах. Его имя у нее на языке.
— Андреа… Почему ты убежала?
Она допивает мадеру. ДиЛева поет: «Просто услышь меня…»
— Не знаю, — лжет она. Лжет ли она?
— Я хочу снова встретиться с тобой. Как можно скорее!
— Не могу.
— Почему?
— У меня нет сил. — Она умолкает, а потом продолжает громче: — Потому что у меня нет сил встречаться с тобой!.."
Через стенку Андреа слышно, как он играет на скрипке. Сегодня у скрипки сердитый голос. Андреа хочет слушать только его скрипку и ничего больше. И еще читать Верупа: «Я выпишу насмерть, заслушаю Бахом». Она записывает эту строчку в свой блокнот раз за разом, а Каспер раз за разом проигрывает один и тот же отрывок. А вдруг это Бах? Это даже не целый отрывок. Он отрабатывает определенную фразу, и, видимо, ему не нравится звучание, потому что он начинает сначала, и с каждым разом звук становится все более сердитым. Ей не надоедает. Отрывок каждый раз звучит по-новому. Она закрывает глаза и представляет, что он играет для нее и только ради нее хочет добиться идеального звучания.
— Но у тебя и так выходит идеально, Каспер, — говорит она ему, — ты идеален..."
"...— Если у тебя дела, Калле, то ты, конечно, иди, если хочешь. — Ян-Улоф щиплет Карла за руку. — У него столько поклонниц! — сообщает он Лувисе наигранно-доверительным тоном. «Ну и горазд он врать», — думает Карл. Ян-Улоф смеется. А Карл — нет. И Лувиса не смеется.
— Да, мне, пожалуй, пора идти. Обещал кое-что… маме. Большое спасибо за кофе… и кекс… очень вкусно.
Ты встаешь. Высокий и элегантный. Но ты этого не знаешь. Не знаешь, что похож на Джорджа Харрисона, который так нравится Лувисе. Однако ты что-то замечаешь — что-то особенное во взгляде Лувисы, — когда поднимаешься, нащупывая сигареты в нагрудном кармане и глядя на приятелей сверху вниз. Лувиса тоже встает.
"...Они болтают о том и о сем. Затем наступает тишина, слышно только, как они жуют кекс и отпивают кофе. Тикают часы. Поскрипывает диванная подушка, когда Карл пытается усесться поудобнее. Почувствовать себя как дома. Розы в вазе на столе как будто оживают. Разве ты не видишь, Карл, что Лувиса искоса поглядывает на тебя? Что краснеет при этом? Ты же можешь улыбнуться в ответ.
— Вкусно, — смело произносишь ты, отрезая еще кусок. Большой кусок. Гораздо больше, чем тот, что лежит на тарелке у Яна-Улофа почти нетронутым, пока тот произносит свои многочисленные реплики. Ты должен съесть половину. В животе сидит что-то другое и не хочет уступать место, и тебе вдруг страшно хочется курить. Ян-Улоф говорил, что Лувиса не курит. Придется потерпеть и покурить потом, сказал он. Тебе трудно проглотить кусок, который у тебя во рту. Ян-Улоф говорит о книгах и фильмах. О последней пластинке The Beatles, которой Лувиса не слышала. Ты обязательно должна ее послушать, говорит он, она есть у меня дома. У Яна-Улофа своя квартира. Лувиса часто смеется. Ян-Улоф отпускает шутки — одну за другой. Снова что-то говорит о Карле. Что он, мол, читает книги так же быстро, как и водит отцовскую машину. Ты чувствуешь себя серым и скучным. Потная рубашка липнет к телу, все чешется. Сигареты во внутреннем кармане. Когда же наступит «потом»?.."
— Прекрасное туше. Типично русское. Думаю, она много слушала Рихтера.
Они стали слушать. За Шопеном последовала соната Моцарта.
Аплодисменты, небольшой перерыв, негромкий шумок, затем снова — тишина и голос, говорящий что-то по-русски. Женщина заиграла Баха. Дэн вопросительно взглянул на Джейн, и она улыбнулась.
— Вариации Голдберга. Тебе разрешается уйти. Если ты этого хочешь.
— Нет, я с удовольствием послушаю. Сто лет не слыхал.
Их поглотило беспредельное пространство музыки, точно аранжированное барочное сплетение звуков, так строго расчисленное, такое европейское — здесь, во тьме африканской ночи. Какое-то время спустя мысли Дэна увлекли его прочь, во тьму, к звёздам; он увидел мужчину и женщину, сидящих там, внизу, у столика, на расстоянии трёх футов друг от друга, словно безжизненные статуи, восковые фигуры, инструменты, на которых никто давно не играет. И постепенно его охватило чувство освобождения — благодаря музыке, но в той же степени и чему-то, не связанному с нею, — освобождения от всякой лжи, в частности и от той, в которой пытался убедить себя перед обедом. Его не так сильно трогала сама музыка — он никогда особенно не любил Баха, — но она несла с собою глубочайшее проникновение в иные языки, иные системы понятий, помимо языка слов; она зажгла в нём веру в то, что главным образом именно слова, языковые модели стояли теперь между ним и Джейн, разделяя и отгораживая. За словами, что они произносили, крылось сходство друг с другом, идентичность мышления, синкретизм417, один и тот же ключ, сотни и тысячи вещей, не поддающихся словесному выражению..."
"...Так что, когда Джейн спустилась, чтобы встретиться с ним в баре, он чувствовал себя гораздо более уравновешенным, почти как в первые дни путешествия. И как бы подтверждая его поражение, Джейн и сама казалась спокойной и вполне непринуждённой. Они пообедали, тщательно избегая всего, что могло бы снова привести их к самоанализу и копанию в душах, и отправились назад, в старый отель — выпить кофе в длинной комнате отдыха, выходящей на террасу над садом. Обычно там почти никого не было, но в этот раз, только они уселись за столик, комната стала наполняться людьми. Те же лица, что и в ресторане — русские лица; их становилось всё больше, словно люди шли на собрание. Вскоре полная пожилая женщина в старомодном вечернем платье, обнажавшем массивные руки с удивительно изящными кистями, прошла в конец комнаты, к роялю. Какой-то человек помог ей поднять крышку. Она начала играть, без всяких формальностей или объявлений, но то, как сразу же смолкли разговоры вокруг, как задвигались стулья, поворачиваясь к роялю, убедило Дэна и Джейн, что они незваными оказались на импровизированном концерте. Исполнительница начала с мазурки Шопена. Дэн не очень разбирался в музыке, но это явно была игра либо очень одарённого любителя, либо приехавшего в отпуск профессионала. Когда закончилась первая пьеса, от столиков послышались осторожные аплодисменты; Дэн взглянул на Джейн — что она думает? Она плотно сжала губы — была совершенно очарована..."
"...Часов в шесть Кейт отвезла меня домой. Родители давали какой-то обед, и она должна присутствовать… я тоже могу, родители просто жаждут со мной познакомиться, но занудство будет ужасное. Так что — в другой раз. И десяти минут не прошло с моего возвращения в «Хижину», как зазвонил телефон. Стив. Концерт Ашкенази в центре города. У него два билета. Не хочу ли я воспользоваться одним из них? Казалось, это только что пришло ему в голову, и он ведь познакомил меня с Кейт, и я теперь знала (или думала, что знаю), как обстоят дела между ними и что я никак не вмешиваюсь в их отношения. А ещё — я купила платье, которое следовало обновить. И не хотелось провести вечер в одиночестве. Мной овладело беспокойство. Лос-Анджелесская лихорадка. Притирайся или проваливай..."
"...Дэн вернулся к сценарию. Индийские эпизоды постепенно принимали нужную форму, подпитывая друг друга. Потом вдруг зажила собственной жизнью целая страница диалога: её будет легко сыграть. Он съел сандвичи, принесённые Фиби, и решил устроить передышку. Включил музыку: Моцарт, Симфония № 40, соль-минор — и сел в кресло; слушал, курил, глядел в окно. Дождь полил снова. Дэн подошёл к окну, смотрел на дождевые ручьи, несущиеся по въездной аллее, на россыпь подснежников у двух древних камней в форме стога по краям дорожки, ведущей к крыльцу. Музыка за его спиной… он чувствовал, как его заливает нежданная волна счастья, ощущения полноты жизни, плодородия, словно он обогнал стоящее на дворе время года и перенёсся на два месяца вперёд, в самый разгар весны. Семя набухло и готово было прорасти, щёлка в двери расширилась на целый сантиметр… и всё же он чувствовал, что это — чистой воды эгоизм и оптимизм его неоправдан. Возможно, всё это шло от простоты его детства. Ему необходима была сложность, большие обещания, бесконечно разветвляющиеся дороги; и вот сейчас, в этот миг, он просто почувствовал, что всё это у него есть. И как в солнечной, золотисто-зелёной музыке, безмятежно льющейся позади него, за её гармоничностью и лёгкостью укрывались тёмные тени, точно так же и в счастье Дэна скрывалась и печаль: он был счастлив потому, что он, по сути своей, отшельник, а это не могло не калечить душу..."
"...Джейн села и повернулась к нему. Она словно впервые смотрела на него — нежно и испытующе. Её карие глаза встретили его взгляд; в тот момент в ней было что-то девственно-чистое, она, словно школьница лет семнадцати, была напугана тем, что затеяла её более взрослая ипостась; но слабая улыбка, игравшая на её губах, как-то перевешивала — хоть и не отрицала напрочь — эту юную непорочность. А может быть, эта улыбка была вызвана его собственными колебаниями, отразившимися в выражении его лица, потому что в ней виделся и чуть заметный вызов, и поддразнивание, будто девушка не имела в виду ничего большего, чем просто «взять его на слабо».
Гобой зазвучал снова: студент-музыкант заиграл Делиуса*, и Джейн протянула над ковром руку жестом прямо-таки ритуальным — так подавала руку жениху средневековая невеста..."
* Фредерик Делиус (1862–1934) — английский композитор, с 90-х гг. живший во Франции. В 1928 г. был парализован и потерял зрение, но продолжал работать с помощью друга — Эрика Фенби. Наиболее известны его пасторали (например, «Услышав первую кукушку весной», 1907) и две оперы («Деревенские Ромео и Джульетта», 1900–1901, и «Фенимор и Герда», 1909–1910), которые исполняются до сих пор. Находился под влиянием Грига.
