"...— Тебе не слишком холодно здесь?
— Нет. Сегодня, кажется, намного теплее.
Она села с ним рядом.
— Тебе нравится?
— Прекрасное туше. Типично русское. Думаю, она много слушала Рихтера.
Они стали слушать. За Шопеном последовала соната Моцарта.
Аплодисменты, небольшой перерыв, негромкий шумок, затем снова — тишина и голос, говорящий что-то по-русски. Женщина заиграла Баха. Дэн вопросительно взглянул на Джейн, и она улыбнулась.
— Вариации Голдберга. Тебе разрешается уйти. Если ты этого хочешь.
— Нет, я с удовольствием послушаю. Сто лет не слыхал.
Их поглотило беспредельное пространство музыки, точно аранжированное барочное сплетение звуков, так строго расчисленное, такое европейское — здесь, во тьме африканской ночи. Какое-то время спустя мысли Дэна увлекли его прочь, во тьму, к звёздам; он увидел мужчину и женщину, сидящих там, внизу, у столика, на расстоянии трёх футов друг от друга, словно безжизненные статуи, восковые фигуры, инструменты, на которых никто давно не играет. И постепенно его охватило чувство освобождения — благодаря музыке, но в той же степени и чему-то, не связанному с нею, — освобождения от всякой лжи, в частности и от той, в которой пытался убедить себя перед обедом. Его не так сильно трогала сама музыка — он никогда особенно не любил Баха, — но она несла с собою глубочайшее проникновение в иные языки, иные системы понятий, помимо языка слов; она зажгла в нём веру в то, что главным образом именно слова, языковые модели стояли теперь между ним и Джейн, разделяя и отгораживая. За словами, что они произносили, крылось сходство друг с другом, идентичность мышления, синкретизм417, один и тот же ключ, сотни и тысячи вещей, не поддающихся словесному выражению..."
Комментариев нет:
Отправить комментарий