"...Тесс віднесла диск у коридор і поклала до футляра, який була залишила там, на столику. До салону вона поверне його завтра, якщо завтра ще залишатиметься живою. Вона розраховувала на те, що залишиться, але нічого не можна вгадати напевне; так багато дивних закрутів та хитрих поворотів, тільки-но почнеш стрибати зайчиком по забур’яненій стежці власного життя*. Тесс уже сама встигла в цьому переконатися...."
*Алюзія на вельми популярну в Америці пісню про Великоднього Зайця "Онде Пітер Пухнастохвостик", написану 1950 року Стівом Нельсоном і Джеком Роллінсом.
"...Бенд перейшов до перфектно адекватного виконання давньої пісні гурту "Кремпс" "А чи зможе твоя кицька подолати цього пса?"
"Ні. - мовила до себе Тесс, - натомість сьогодні один псюра брутально подолав мою кицьку". Колишня Тесс не схвалила б такого жарту, проте Нова Тесс вважала, що це диявольськи смішно. Вона хрипло реготнула, немов гавкнула, й вирушила далі, перейшовши на інше узбіччя, куди майже не сягало світло ліхтарів з парковки біля придорожнього клубу..."
"The Cramps" ("Судоми", 1976-2009) - гурт у стилі панк-рокабіллі, в текстах якого гумористично обігрувалися теми фантастичних трилерів; "Can Your Pussy Do the Dog?" - їхня пісня 1985 року.
"...Этот тип подошел к одной крысе, которая как раз лопала приятельницу, и приставил ей дуло к виску. Крыса, как ни в чем не бывало, продолжала жрать. Услышав лязганье курка, крыса перестала жрать и покосилась сперва на пистолет. а затем на человека. Это был дружелюбный взгляд: после такого обычно говорят: "Моя мамочка в девичестве пела не хуже Дины Дурбин".
"...Перед вами маленькая поваренная книга для Ловли Форели В Америке, если допустить, что Ловля Форели В Америке - богачка гурманша и держит Марию Каллас за подружку, и что они вместе обедают при свечах за мраморным столом..."
"...Когда я познакомился с Камероном, он был глубоким стариком, постоянно носил теплые тапочки и уже не разговаривал. Только курил сигары и временами слушал пластинки Берла Айвза. Он жил с одним из своих сыновей; тот сам дожил до средних лет и уже начал сетовать на старость..."
Бёрл Айкл Ивано Айвз
(англ. Burl Icle Ivanhoe Ives; 14 июня 1909 — 14 апреля 1995) — американский актёр и певец в стиле фолк, лауреат премий «Оскар», «Золотой глобус» и «Грэмми».
Бёркл Айвз родился в небольшом городке в Иллинойсе
в семье фермера, где помимо него в семье было ещё шестеро детей. Свой
певческий талант он впервые продемонстрировал, будучи ещё ребёнком,
когда по приглашению дяди исполнил несколько баллад на встрече
солдат-ветеранов, и своём голосом впечатлил всю аудиторию.
Первую попытку записи своих песен он предпринял в 1929 году, но в то время его постигла неудача. В 1930-х годах Айвз много путешествовал по США, подрабатывая на различных грязных работах, а также исполняя свои песни под банджо. Оказавшись во время своих странствия в городке Мона в штате Юта, Бёрл Айвз угодил в тюрьму за бродяжничество и исполнение песни «Foggy, Foggy Dew», которую власти города посчитали непристойной.
В 1931 году Айвз начал выступать на радио в Индиане, и в то же время решил получить более хорошее образование, поступив в Государственный педагогический колледж Индианы. В 1940 году
она стал ведущим собственной музыкальной радиопередачи, с успехом
исполняя там многие знаменитые в прошлом баллады. Благодаря ему вновь
оказались популяризированы такие народные песни как «Foggy, Foggy Dew», «Blue Tail Fly» и «Big Rock Candy Mountain».
В начале 1942 года Айвза призвали в армию, где за последующий год он дослужился до звания капрала. В сентябре 1943 года, из-за проблем со здоровьем, он был списан в резерв. В декабре того же года Бёрл Айвз перебрался в Нью-Йорк, где получил работу на радио «CBS».
В декабре 1945 года она женился на сценаристе Хелен Пек Эрих, которая в 1949 году стала матерью их сына Александра.
В 1946 году состоялся дебют Бёрла Айвза на большом экране в фильме «Смоки». Успешным для него стал 1949 года, когда песня «Lavender Blue» в его исполнении из фильма «Так дорого моему сердцу», была номинирована на «Оскар».
В начале 1950-х Айвз попал в Чёрный список Голливуда из-за подозрений в его связи с коммунистами, что в начале десятилетия заметно снизило его шансы на хорошие роли в кино. Из-за его тесного сотрудничества с Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности,
в ходе которого ему удалось убедить её членов в своём непричястии к
деятельности коммунистической партии, Бёрл Айвз был исключён из Чёрного
списка, но испортил отношения со многими коллегами-музыкантами,
посчитавшими его предателем.
В 1958 году актёр появился сразу в пяти успешных кинолентах, среди которых «Кошка на раскалённой крыше», «Любовь под вязами», «Ветер над равнинами», «Наш человек в Гаване» и «Большая страна», за роль Руфуса Хэннесси в котором он удостоился премии «Оскар» в актёрской номинации за роль второго плана.
С начала 1960-х годов Бёрл Айвз с большей регулярностью занялся музыкой, записав в последующие годы несколько десятков песен в стиле кантри,
занимавших в разное время успешные позиции в национальный чартах. В то
же время он продолжал свою карьеру в кино, на телевидении, а также на
театральный сценах Бродвея. Айвз является автором автобиографии, опубликованной в 1948 года, пары песенников и ещё нескольких художественных книг. В 1971 году, после развода с первой супругой, он вновь женился, на Дороти Костер Пол.
Бёрл Айвз скончался в апреле 1995 года от рака гортани в возрасте 85 лет.
"...Поки вона йшла, цей звук обріс рештою музичного бенду. Вона вже бачила світло на обрії, не світло фар, а біле сяйво дугових ліхтарів і червоні спалахи неону. Бенд грав "Мустанг Саллі", а ще вона розчула сміх. Сміх звучав п’яно і гарно, поцяткований веселими невимушеними вигуками. Від цього знову трохи сліз навернулося на її очі..."
"Mustang Sally" - написаний і записаний 1965 року Маком Райсом блюз, який пізніше став великим хітом у виконанні соул-фанкового співака Вілсона Пікета (1941 - 2006)
"...Автомобіль - це був легковик, не ваговоз-пікап - проїхав, не зменшуючи швидкості. Зсередини нього долинула ввімкнута на повну потужність пісня гурту "Бахман-Тернер Овердрайв": "Б-б-бе-бейбі, ти просто нічогісінько ще не бачив". она дивилася на хвостові вогні машини, поки вони не блимнули востаннє й зникли. Відчувши, що знову готова знепритомніти, вона ляснула себе одночасно долонями по обох щоках..."
"Bachman-Turner Overdrive" - канадський рок-гурт; у хіті 1974 року "You Ain't Seen Nothing Yet" герой співає про те, як його демонічна, кароока коханка натякає йому про якесь шокове майбутнє.
"...Вона почула власний голос, як той здіймається в пісні. Вона мала гарний співочий голос, а після придушення він набув якоїсь неочікуванно приємної надірваності. е звучало так, ніби тут, у місячному сяйві, зараз заспівала Бонні Тайлер.
- Севен Ап" смакує добре... як і мусить сигарета!
Їй дійшло, що це неправильно, а я кщо навіть і навпаки, вона мусить співати щось краще за довбані рекламні джингли, поки в її голосі зберігається ця приємна надірваність; якщо тобі випало бути згвалтованою й покинутою нібито мертвою поряд з двома гниючими трупами, з цього мусить народитися хоч щось гарне.
"Я заспіваю хіт Бонні Тайлер. Я співатиму "Це сердечний біль". Я пам’ятаю слова, я певна цього. Я певна, що вони є десь у тій купі мотлоху, яку кожна письменниця тримає на задвірках своєї..."
Але тут вона знову знепритомніла...."
Bonnie Tyler (нар. 1951 р.) - валлійська співачка; "Це сердечний біль" ("It's a Heartache") - її хіт 1977 року
"...Коли вона опритомніла наступного разу, він у своєму комбінезоні, махаючи руками на всі боки, танцював навкруг неї і співав "Брунатний цукор" верескливим, безладним голосом. Сідало сонце, і два західних вікна покинутої крамниці - вкрите шаром пилу скло, якимось дивом дивним не розтрощене вандалами, - повнилося вогнем. Позаду нього танцювала його тінь, скачучи товниз на дощану підлогу, то вгору на стіну, де світліші прямокутники позначали місця колись було завішані рекламними плакатами. Грюкання його робочіх берців звучало апокаліптично..."
"Brown Sugar" - сповнена образливо-сексуальних метафор пісня, записана гуртом "Rolling Stones" на їхньому альбомі 1971 року "Sticky Fingers" ("Липкі пальці")
"...– Это просто чушь, – заявил мистер Борродс – Все пароли секретны. – Ваш пароль – АМАНДА, – улыбнулся Кин. – Так зовут вашу дочь. У мистера Слоуна – ДАВАЙ-ДЖОННИ-ДАВАЙ – для такого фаната регби не слишком изобретательно. У Джерри – что-нибудь из «Секретных материалов». МАЛДЕР, возможно, или СКАЛЛИ…"
«Давай, Джонни, давай» – припев из песни Чака Берри из одноименного фильма, которым болельщики приветствовали игрока в регби Джонни Уилкинсона.
"...Попробуйте представить себе этот час. У Леона оказалось немного денег, и мы выпили кофе с пончиками в маленькой чайной на вокзале, потом зашли в магазин пластинок, где Леон окрестил мои музыкальные вкусы «банальными», сам он предпочитал «Стрэнглерз» и «Скуиз»..."
"...Андертон-Пуллит, умница-одиночка, неповоротливый, страдает разными видами аллергии, включая, если верить ему, специфическую форму астмы, которая освобождает его от спортивных занятий, равно как и от математики, французского, религиоведения, домашних заданий по понедельникам, классных собраний и посещения часовни. Есть у него также обыкновение повсюду таскаться за мной (что дает Китти Чаймилк повод для шуток о моем Закадычном Дружке) и вынуждать меня слушать о его бесчисленных увлечениях (самолеты Первой мировой, компьютерные игры, музыка Гилберта и Салливана)..."
Гильберт и Салливан, карикатура из журнала "Vanity Fair" за 1881 г.
Гилберт и Салливан
Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Драматург сэр Уильям Швенк Гильберт (1836—1911) и композитор сэр Артур Сеймур Салливан (1842—1900) — английские авторы, создавшие во второй половине XIX века четырнадцать комических опер.
В музыкальном театре англоговорящих стран — Великобритании и
Соединенных Штатов — Гильберт и Салливан занимают такое же (если не
более высокое) место, какое, скажем, в Австрии занимают Штраус и Кальман, а во Франции — Оффенбах.
Помимо того, что в английских столичных и провинциальных театрах то и
дело ставится то одна, то другая опера Гильберта и Салливена, в Англии
имеется — это уникальный случай — особая труппа «Д’Ойли-Карт», которая ставит только эти оперы. Большинство британцев еще с детства в той или иной степени воспитывалось на операх Гильберта и Салливана.
Их ставит самодеятельность еще в школах, и по всей стране есть так
называемые «Общества Гильберта и Салливана» — то есть, самодеятельные
коллективы, которые либо ставят эти оперы полностью, либо поют отдельные
отрывки из них в концертном исполнении. Таких «обществ» — буквально
сотни.
Однако бывает и так, что и иностранцы, познакомившись с этими
операми, тоже становятся их поклонниками. Так произошло, например, с
балетмейстером Сергеем Дягилевым и композитором Игорем Стравинским.
Дягилев был страстным любителем опер Гильберта и Салливена и для
собственного удовольствия переводил песни из них на руский язык.
сэр Уильям Швенк Гильберт
сэр Артур Сеймур Салливан
Салливан начинал свою деятельность вовсе не как автор легкой музыки: у
него поначалу были серьезные творческие претензии, и к комической опере
он пришел почти случайно. Он родился в 1842 году в семье ирландского
музыканта — капельмейстера королевского военного оркестра. Салливан
окончил в Германии знаменитую Лейпцигскую консерваторию, где одним из
его преподавателей был Франц Лист, а его сокурсником — Эдвард Григ. Там
же, в Лейпциге, Салливан написал свое первое произведение — музыку к
пьесе Шекспира «Буря», которая была потом исполнена и в Лондоне.
Вернувшись в Англию, он написал одну симфонию, балет «Заколдованный
остров», комическую оперу «Контрабандист», ораторию «Блудный сын» и ряд
небольших произведений; хотя некоторые из его сочинений имели успех,
большинство их сейчас забыто.
В Англии Салливан обнаружил, что его серьезная музыка, даже высоко
оцененная критиками, не дает достаточных средств к существованию. И
Салливан поддался искушению вступить в сотрудничество с молодым
драматургом Уильямом Гильбертом, уже поставившим в театре две свои
пьесы, и в 1871 году они сочинили комическую оперу «Феспид» — о
легендарном древнегреческом поэте, с участием мифологических героев и
олимпийских богов (ее партитура сейчас, увы, утрачена). Опера большого
успеха не имела, и сотрудничество прекратилось: Салливан вернулся к
симфонической музыке, а Гильберт, который подрядился писать комическую оперу только ради денег, взялся за пьесы для драматического театра, ибо он тоже считал себя не легкомысленным либреттистом, а серьезным драматургом.
Однако нашелся в Лондоне человек, усмотревший в неудачной опере
«Феспид» зерно будущего успеха. Это был владелец театра и отеля «Савой»
Ричард Д’Ойли-Карт: его-то именем и называется сейчас труппа, ставящая
оперы Гильберта и Салливана. Д’Ойли-Карт снова свел Салливана с
Гильбертом и чуть не силком
заставил их сесть и написать еще одну комическую оперу — «Суд
присяжных» — пародию на заседание английского суда по делу о нарушении
брачного обещания.
Опера «Суд присяжных», поставленная в театре «Савой» в 1875 году, имела шумный успех. Для Салливана этот успех имел лишь одно печальное последствие:
отец его невесты Рэйчел — богатый судовладелец Ричард Рассел — отказал
ему в руке своей дочери, ибо он хотел иметь своим зятем серьезного
композитора, а не, как он выразился, опереточного фигляра. Рэйчел
отказалась выйти замуж против воли отца, и композитор на всю жизнь
остался холостяком, хотя о его любовных победах в лондонском — и не
только лондонском — обществе ходили легенды.
С оперы «Суд присяжных» началось 25-летнее содружество Гильберта и Салливана, породившее четырнадцать опер. Все они были впервые поставлены в театре «Савой» и поэтому получили название «Савойских опер».
Содружество Гильберта и Салливана производило странное впечатление:
очень уж разные они были люди. Гильберт был огромного роста человек с
бешеным
темпераментом: он всем резал в глаза правду-матку, ссорился со всеми,
начиная от своих родителей и до своего почтальона, и не вылезал из
судебных тяжб со своими издателями, литературными агентами и т. д. А,
напротив, Салливан — невысокий, хрупкий, всегда изящно одетый и
изысканно вежливый — был душой любого общества, кумиром женщин и
всеобщим любимцем. Все годы, что продолжалось их сотрудничество,
Гильберт и Салливан постоянно ссорились
друг с другом (обычно по вине Гильберта). Самая крупная ссора — из-за
постановочных расходов на оперу «Гондольеры» (1889) — продолжалась почти
три года, но Д’Ойли-Карт сумел их снова свести и помирить, и после
этого Гильберт и Салливан сочинили вместе еще две своих последних оперы:
«Утопия — с ограниченной ответственностью» (1893) и «Великий герцог»
(1896).
В 1900 году Салливан скончался от болезни легких. Гильберт пережил
его на одиннадцать лет и умер в возрасте 74 лет от сердечного приступа,
когда он бросился в озеро спасать тонувшую женщину: он вытащил ее на
берег, но сердце не выдержало — у него произошел тяжелый инфаркт,
которого он не пережил.
Парадоксальным было это содружество, и парадоксом стала посмертная
известность Гильберта и Салливана. Салливан видел себя прежде всего
автором величественных симфоний,
ораторий и большой оперы «Айвенго» (1890) по роману Вальтера Скотта, с
успехом шедшей в лондонском «Ковент-Гардене»; и он не желал, чтобы его
имя связывали с опереточной буффонадой. А Гильберт считал себя прежде
всего серьезным драматургом и поэтом
(он написал и поставил на сцене ряд пьес и выпустил несколько сборников
стихов), а вовсе не автором опереточных либретто. Оба они не хотели
запомниться потомкам по своим, как они считали, несерьезным,
малозначительным произведениям. Так что, по непонятной прихоти
счастливой судьбы они завоевали посмертную славу вопреки своей воле.
"...Вона випила ще дві, таким чином покінчивши з пляшкою (Першою.) На той час вона вже співала "Авалон" найкращим із своїх фіглярських голосів, підкочуючи очі своїм найефектнішим фіглярським манером. Це було боляче бачити, а ще болючіше чути..."
Al Jolson
Эл Джолсон (англ. Al Jolson; наст. имя Аса Йоэлсон; 26 мая 1886, Ковенская губерния, Российская империя — 23 октября 1950, Сан-Франциско, США) — американский артист, стоявший у истоков популярной музыки США.
Выдающийся шоумен родился в литовском местечке Средник и носил имя Аса Йоэлсон. Вскоре его семья эмигрировала в США, где отец Асы стал раввином в одной из синагог Вашингтона. Написание фамилии было изменено на Yoelson. Во время Испано-американской войны Эл с братом выступали с музыкальными ревю для солдат действующей армии. В декабре 1911 года в продажу поступила его первая пластинка — точное число и объёмы продаж его пластинок до сих пор не установлены.
В начале XX-го века Джолсон разработал фирменные черты своего
сценического стиля: псевдооперную манеру исполнения, экспрессивную
жестикуляцию, непринуждённое общение с аудиторией, вкрапления
художественного свиста. Избрав себе амплуа артиста менестрель-шоу, он на свои выступления выходил в гриме
«под негра». Его лозунгом была фраза: «Вы ещё даже ничего не слышали!»
(«You ain’t heard nothin' yet!») К двадцатым годам вся Америка говорила о
харизме молодого исполнителя; его дар установить психологический
контакт с любой аудиторией отмечал в своих воспоминаниях Чарли Чаплин.
В 1920-е годы шоу и мюзиклы Джолсона (некоторые из них на музыку Джорджа Гершвина) слыли одной из главных изюминок нью-йоркского Бродвея.
Его представления — впервые в истории театра — прерывались криками
восторга со стороны аудитории, продолжительность которых достигала
сорока пяти минут, а отдельные песни (такие как «Avalon») исполнялись в дальнейшем многими другими артистами. Например стоит отметить их совместную работу с юной испанской певицей Кончей Пикер.
В 1927 г. Джолсону удалось завоевать гораздо более широкую аудиторию — он сыграл главную роль в «Певце джаза» — первом звуковом фильме, который по кассовым сборам обошёл лучшие образцы немого кино. Несмотря на название ленты, к джазу джолсоновская манера пения имела весьма опосредованное отношение — источником его вдохновения был водевиль рубежа веков. С 1928 по 1940 год Эл Джолсон был женат на актрисе Руби Килер.
В тридцатые годы выступления с зачернённым гримом лицом вышли из моды: сторонников этой техники обвиняли в латентном расизме. Главным кумиром молодежи 1930-х был менее сентиментальный и мелодраматичный Бинг Кросби.
В 1940 стареющий Джолсон ушёл с бродвейских подмостков работать на
радио. В годы войны он частенько ездил на фронт и выступал перед
солдатами с целью подъёма боевого духа. Под конец войны певец заболел
малярией и должен был прекратить фронтовые гастроли.
Несмотря на спад популярности, Джолсону удалось привлечь внимание молодого поколения американцев, когда в 1946 году на экраны вышел музыкальный байопик «The Jolson Story», посвящённый его жизни и творчеству. Исполнитель роли Джолсона в этом фильме был представлен к премии «Оскар». Вскоре последовало и продолжение.
В 1950 году Джолсон скончался от обширного сердечного приступа. На аллее славы Голливуда имеются три звезды в память о «величайшем эстрадном артисте мира», как величала Джолсона американская пресса.
Элизабет тотчас поднялась. Готовность играть по первой же просьбе была одной из ее привлекательных особенностей. Она никогда не медлила, не отнекивалась. А сейчас она шла к роялю с явным облегчением.
Она начала с прелюдии и фуги Баха. Прелюдия весело переливалась, словно стеклянная призма в утренней комнате. Первый голос фуги, чистый и одинокий, смешивался со вторым и повторялся в разработке: многослойная музыка, спокойная и безмятежная, текла неторопливо и величественно. Главная тема, украшенная с бесконечной изобретательностью, то господствовала, то исчезала. В ней была та высота, которая не страшится покориться целому. Под конец густые звуки собрались вместе для последнего обогащенного утверждения главной темы, и фуга завершилась финальным аккордом..."
"...Он сидел перед камином в одних носках, со стаканом бренди в руке и чувствовал себя уютно и покойно. Рядом на столе лежал томик Уильяма лейка. В десять часов мистер Брук дремал у камина, а в голове мелькали фрагменты из Малера и обрывки каких-то мыслей..."
"...В этот момент стал играть стил-бэнд. Подобные оркестры были одним из основных аттракционов на островах. Откровенно говоря, мисс Марпл могла бы отлично обойтись и без них. Создаваемый ими ужасный грохот казался ей невыносимым. Однако все остальные, несомненно, получали от этого удовольствие, и поэтому мисс Марпл решила, что она должна как-нибудь постараться полюбить такую музыку. Надеяться, что Тим Кендал сможет по ее просьбе заставить играть вальс "Голубой Дунай", не приходилось..."
Вальс Штрауса – «Голубой Дунай»
(«На прекрасном голубом Дунае»)
Очень интересна история поэтичнейшего вальса Штрауса – «Голубой
Дунай» («На прекрасном голубом Дунае»). Наряду с «Маршем Радецкого»
Штрауса-отца он стал неформальным гимном Австрии. А ведь славу ему
принесла вовсе не родная земля…
Дело в том, что руководитель Венского хорового общества упросил
Штрауса написать пьесу для его коллектива. И коллектив был, надо
сказать, так себе, и стихи некий поэт сочинил совершенно бездарные… Даже
музыка Штрауса не спасла эту пьесу от более чем прохладного приема у
взыскательной венской публики.
Возвращаясь с премьеры вальса, Штраус признался, что вещь проходная, по-настоящему удалась только концовка.
Но вот в 1867 году открылась Всемирная выставка в Париже. Среди
прочих произведений Штраус решил исполнить здесь и «Голубой Дунай». Уже
первую часть пьесы покрыла буря аплодисментов. Вальс приняли на ура. На
следующий день знаменитый поэт Жюль Барбье написал новый текст. При
обычном тираже популярной музыкальной пьесы в 5–10 тысяч экземпляров
«Голубой Дунай» в короткий срок был издан… миллионным тиражом!
Парижский триумф Штрауса-сына затмил успех здесь его отца. Иоганна
Штрауса приветствуют Флобер, Теофиль Готье, Дюма-сын, Абруаз Тома, Иван
Сергеевич Тургенев. Из Парижа слава «Голубого Дуная» докатилась, наконец, и до неблагодарной Вены…
Теперь это любимейший вальс венцев. Под него даже не принято
танцевать. Ведь нельзя же плясать под гимн, в самом деле! (Хотя под
«Марш Радецкого» очень даже и пляшут…)
"...У колледжа к госпоже Зеленской претензий не было. Она преподавала с небывалым рвением и буквально выходила из себя, если какая-нибудь Мэри Оуэнс или Бернадина Смит недостаточно чисто исполняла сонаты Скарлатти. Она поставила в классе четыре рояля и усаживала за них играть фуги Баха четырех изумленных учениц. Из ее класса всегда доносился ужасный шум и грохот но госпожа Зеленская не обращала на это никакого внимания. Если бы бескорыстная воля и усердие преподавателя превращались в музыкальные способности учеников - о лучшем педагоге трудно было бы и мечтать..."
"...Мистер Брук был человеком весьма покладистым: годы жизни, отданные моцартовским менуэтам и разбору малых септим с минорными трезвучиями, приучили его к профессиональному терпению. Жил он одиноко и ужасно не любил суету академической жизни..."
"... Несчастье случилось во время первого номера сразу же после антракта. Звучала длинная шопеновская соната. Бравурная первая часть, живая и подвижная вторая. Третью часть - торжественный похоронный марш с небольшой вальсовой вставкой в середине - он сопровождал искусным притопыванием ногой; траурный марш завершился оглушительным аккордом. Пианист поднял руки и даже слегка откланился на табурете назад.
Мистер Махони зааплодировал. Он был настолько уверен, что это конец, что от души сделал с полдюжины хлопков, прежде чем, к своему ужасу, понял, что аплодирует в полном одиночестве. Хосе Итурби тут же с дьявольской энергией вновь набросился на клавиши.
"... Самое забавное заключалось в том, что вплоть до момента своего бесчестья мистер Махони наслаждался концертом боллее, чем когда-либо прежде. Не было этого скучного Баха с его выкрутасами. Музыка была похожа на марш, и, ощущая свою с ней близость, мистер Махони легонько притоптывал в такт...
В антракте, пробравшись гуськом по проходу, Махони порознь вышли в вестибюль. Мистер Махони обнаружил, что его преследует старая госпожа Уокер.
- Я предвкушаю шопена, - сказала она. - Обожаю минорную музыку, а вы?
- Мне кажется, вы наслаждаетесь своим страданием, - ответил мистер Махони..."
"... В тот вечер выступал пианист Хосе Итурби; первый концерт сезона, настоящий праздник..."
José Iturbi
История жизни испанского пианиста слегка напоминает сценарий
голливудского биографического фильма, по крайней мере до того момента,
когда Итурби стал пользоваться мировой славой, сделавшей его реальным
героем нескольких фильмов, снятых в столице американского кино. Немало в
этой истории и сентиментальных эпизодов, и счастливых поворотов судьбы,
и романтических подробностей, впрочем, чаще всего, малоправдоподобных.
Если оставить в стороне последние, то и тогда фильм получился бы
увлекательным.
Уроженец Валенсии, Итурби с детства наблюдал за работой отца -
настройщика музыкальных инструментов, в 6 лет уже заменил заболевшего
органиста в местной церкви, заработав свои первые и столь нужные семье
песеты. Спустя год у мальчика была постоянная работа - он сопровождал
своей игрой на рояле демонстрацию фильмов в лучшем городском кинотеатре.
Хосе проводил там нередко по двенадцать часов - с двух дня до двух
ночи, но умудрялся еще подрабатывать на свадьбах и балах, а в утренние
часы брать уроки у педагога консерватории X.Бельвера, аккомпанировать в
вокальном классе. Став старше, он некоторое время занимался также в
Барселоне у Ж.Малатса, но, казалось, что недостаток средств помешает
его профессиональной карьере. Как гласит молва (может быть, придуманная
задним числом), граждане Валенсии, поняв, что талант молодого музыканта,
ставшего любимцем всего города, пропадает, собрали сумму, достаточную,
чтобы отправить его учиться в Париж.
Здесь в его распорядке все осталось по-прежнему: днем он посещал
занятия в консерватории, где в числе его педагогов была В.Ландовская, а
вечером и ночью зарабатывал себе на хлеб и кров. Так продолжалось до
1912 года. Но, окончив консерваторию, 17-летний Итурби сразу получил
приглашение на должность руководителя фортепианного факультета Женевской
консерватории, и его судьба круто переменилась. Пять лет (1918-1923)
провел он в Женеве, а затем начал блестящую артистическую карьеру.
В СССР Итурби приехал в 1927 году, уже находясь в зените славы, и
сумел обратить на себя внимание даже на фоне многих отличных
отечественных и зарубежных музыкантов. Привлекательным в его облике было
как раз то, что Итурби не укладывался в рамки "стереотипа" испанского
артиста - с бурным, преувеличенным пафосом и романтическими порывами.
"Итурби проявил себя вдумчивым и проникновенным художником с яркой
индивидуальностью, красочной, временами увлекательной ритмикой, красивым
и сочным звуком; своей блестящей по непринужденности и разносторонности
техникой он пользуется очень скромно и художественно",- писал тогда Г.
Коган. К числу недостатков артиста печать относила салонность, нарочитую
эстрадность исполнения.
С конца 20-х годов центром все более многогранной деятельности Итурби
становятся Соединенные Штаты. С 1933 года он выступает здесь не только
как пианист, но и как дирижер, активно пропагандируя музыку Испании и
Латинской Америки; в 1936-1944 годах возглавляет Рочестерский
симфонический оркестр. В те же годы Итурби увлекается композицией и
создает ряд значительных оркестровых и фортепианных сочинений.
Начинается и четвертая карьера артиста - он выступает в качестве
киноактера. Участие в музыкальных фильмах "Тысячи оваций", "Две девушки и
моряк", "Песня на память", "Музыка для миллионов", "Якоря на палубу" и
других принесло ему огромную популярность, но в какой-то степени,
вероятно, помешало встать в ряд величайших пианистов нашего столетия. Во
всяком случае, А. Чесинс в своей книге справедливо называет Итурби
"артистом, обладающим шармом и магнетизмом, но с определенной тенденцией
отвлекаться; артистом, который двигался в направлении пианистических
вершин, но не смог до конца материализовать свои стремления". Итурби не
всегда удавалось сохранять пианистическую форму, доводить свои
интерпретации до совершенства. Нельзя однако, сказать, что, "гоняясь за
многими зайцами", Итурби не поймал ни одного: талант его был так велик,
что в какой бы области он ни пробовал свои силы, ему сопутствовала
удача. И, конечно, главной сферой его деятельности и любви оставалось
все же фортепианное искусство.
Самое убедительное доказательство этого - заслуженный успех, который
он имел как пианист и в пожилые годы. В 1966 году, когда он снова
выступил в нашей стране, Итурби было уже за 70, но виртуозность его
производила по-прежнему сильнейшее впечатление. И не только
виртуозность. "Его стиль - это прежде всего высокая пианистическая
культура, позволяющая найти четкое соотношение богатства звуковой
палитры и ритмического темперамента с естественным изяществом и красотой
фразировки. Мужественная, немного суровая патетика тона сочетается в
его исполнении с тем неуловимым теплом, которое свойственно большим
художникам",- отмечалось в газете "Советская культура". Если в трактовке
крупных сочинений Моцарта и Бетховена Итурби был не всегда убедителен,
подчас излишне академичен (при всем благородстве вкуса и продуманности
замысла), а в творчестве Шопена ему ближе оказывалось лирическое нежели
драматическое начало, то интерпретация пианистом красочных сочинений
Дебюсси, Равеля, Альбениса, де Фальи, Гранадоса была полна такой грации,
богатства оттенков, фантазии и страстности, какие редко встречаются на
концертной эстраде. "Творческое лицо сегодняшнего Итурби не лишено
внутренних противоречий,- читаем мы в журнале „Произведения и мнения".-
Тех противоречий, которые, сталкиваясь между собой, приводят к различным
художественным результатам в зависимости от избираемого репертуара.
С одной стороны, пианист стремится к строгости, даже к
самоограничению в сфере эмоций, подчас к нарочито графичной, объективной
передаче музыкального материала. Вместе с тем присутствует и большой
природный темперамент, внутренний „нерв", который воспринимается у нас,
да и не только у нас, как неотъемлемая черта испанского характера:
действительно, печать национального лежит на всех его трактовках, даже
тогда, когда музыка весьма далека от испанского колорита. Вот эти-то
две, казалось бы, полярные стороны его артистической индивидуальности,
их взаимодействие и определяют почерк сегодняшего Итурби".
Интенсивная деятельность Хосе Итурби не прекращалась и в глубокой
старости. Он руководил оркестрами в родной Валенсии и в американском
городе Бриджпорте, продолжал заниматься композицией, выступал и
записывался на пластинки как пианист. Последние годы он провел в
Лос-Анджелесе. К 75-летию со дня рождения артиста было выпущено
несколько пластинок под общим названием "Сокровища Итурби", дающих
представление о масштабе и характере его искусства, о его широком и
типичном для романтического пианиста репертуаре. Бах, Моцарт, Шопен,
Бетховен, Лист, Шуман, Шуберт, Дебюсси, Сен-Санс, даже Черни соседствуют
здесь с испанскими авторами, создавая пеструю, но яркую панораму.
Отдельная пластинка посвящена фортепианным дуэтам, записанным Хосе
Итурби в дуэте с сестрой - превосходной пианисткой Ампаро Итурби, с
которой он долгие годы выступал совместно на концертной эстраде. И все
эти записи еще раз убеждают, что Итурби по заслугам признан крупнейшим
пианистом Испании.
" ...– Боже, какой талантливый юноша! – воскликнула она. - Он может сыграть все, что вы ему напоете. " голубка моя!" - все, что угодно!
- Превосходно, - согласился майор Лэнгдон, обращаясь к собравшимся поблизости. - Моя жена, например, увлекается серъезной музыкой... Бах и тому подобное. А по мне та это не лучше, чем жевать солому. Вот вальс из "Веселой вдовы" - это да. Изумительная мелодия!
Блистательный вальс, совпавший с приходом генерала, несколько поубавил шум..."
"О голубка моя!" ("La Paloma Adieu")
Голубка Ла Палома», которая «вернулась к
любимой девушке из дальнего и штормового моря, где моряк, её пославший с
весточкой домой, уже, поди, и утонул,… а песня осталась… и голубка
будет с нами всегда»….
По самым достоверным подсчётам песня
«Голубка» была записана в разных редакциях и разными исполнителями 2000
(две тысячи) раз. По неподтвержденным и не официальным же данным, с
учётом пиратского наплевательства на копирайт, -- аж 5000 раз.
«Голубка» всё-таки отмечена Гиннесом особым рекордом: в день
Победы над фашизмом в городе Гамбурге в 2004 году (9 мая, сами
понимаете) её спел хор, состоящий из 88600 человек со всего мира
приехавших. В Германии был сделан документальный фильм "La Paloma"
(режиссер Sigrid Faltin), где раскрывается такой факт – нет в мире ни
одного человека здравого рассудка, который бы не знал мелодии и хотя бы
раз в жизни не «мычал себе под нос» это чудо человеческого гения. Даже в
том случае, если человеку «на ухо медведь в детстве наступил»….
Уже почти 150 лет не падает в мире популярность песни. Вот это ПОП, всем ПОПам – ПОП!
Разные культуры, разные традиции, всякие обстоятельства и
«окружающие среды», экологически чистые и загрязненные, – всё нипочём
для летящей с весточкой к любимой девушке птичке,… хотя в некоторых
случаях от образа «голубки» в неизменной по названию в 2-х или
5-титысячной редакции песни вовсе отказываются абсолютно даже
неизвестные поэты. Но название "La Paloma" и её мелодичность
«голубковая» сохраняются обязательно и неукоснительно в ритмах – от
хабанеры до рок-н-рола с твистом.
Композитор Себастьян Ирадьер (Sebasti;n Iradier или Yradier)
известен как автор единственного своего произведения "La Paloma". Есть
также «слухи», что знаменитую «Хабанеру» для оперы «Кармен» он подарил
композитору Жоржу Бизе.
Себастьян Ирадьер родился в «стране басков»
в Лансьего (провинция Алява) в 1809 году. Он был сефардом (испанским
евреем), поэтому большую часть жизни провёл за границей – в Париже, а
затем в США. С 1856 года он работает дирижером в различных оперных
театрах Америки. Одно время и очень непродолжительно работает на Кубе. В
период времени между 1854 и 1855 годами, живя в Гаване, он пишет слова и
аранжирует музыку своей La Paloma, которая впервые увидела свет на
концерте в Гаване (Куба). Ирадьер вернулся в Испанию и скончался в
бедности и абсолютно слепым в 1865 году (хотя точная дата смерти не
установлена). Не известно место, где похоронен композитор.
Мелодия «Голубки» была навеяна композитору кубинскими
хабанерами, особенным стилем танца, при исполнении которого звучит песня
со словами.
Прост и понятен всем смысл, который Ирадьер вложил в уста
исполнителя хабанеры La Paloma: голубка прилетела и принесла прощальную
весточку от моряка, который никогда больше не вернётся. Впервые «Голубка» увековечена на валик Эдисона в США в 1896 году. Сохранилась запись, сделанная в 1905 году.
С тех пор записывалась Ла Палома очень часто в разных странах на
сотнях языках и во всевозможных музыкальных стилях: военные оркестры,
симфонические, эстрадные и джазовые бигбэнды, рок, твист, буги-вуги,
рэггей, кантри-фольк….
"La Paloma" быстро проникла в Мексику, мексиканские
мятежники-революционеры сделали её своей строевой песней. Популярность
быстро стала мексиканской всенародной. Император Мексики Максимилиан,
который происходил из семьи германских габсбургов, был казнен под музыку
«Голубки». В Австро-Венгрии мелодия "La Paloma" была под запретом, за
исполнение песни грозило заключение в тюрьму.
Только с 1865 года «Голубка» через Францию «залетает» в
Европу и распевается на французском языке как гимн Республиканской
Гвардии. На рубеже 19 и 20 в.в. (где-то к 1899 году) внедряется
музыкальный инструмент под названием «гавайская гитара», и "La Paloma",
как пожар, распространяется по ресторанам, барам и другим местам
отдыха.
С 50-х годов новая волна для Голубки наступила после исполнения Элвисом Пресли песни "No More".
Сотни «Голубок» в репертуарах лучших певцов мира, десятки
художественных фильмов, в которых музыкальная лид-тема на "La Paloma"
построена.
"...Теперь я не убежден только в одном – в Сергее Рахманинове.
Она повернулась к нему.
– Ты о чем?
– Мадам Алисон, –сказал он. – Как по-вашему, Сергей Рахманинов действительно знает, что стул - это то. на чем сидят, а часы – то, что показывает время? И если я сниму ботинок, протяну ему и спрошу: "Что это такое, господин Сергей Рахманинов?" – он ответит. как любой другой человек: "Это, Анаклето, ботинок"? Мне трудно в это поверить.
Концерт Рахманинова был последним, который они слушали, а значит, с точки зрения Анаклето, лучшим из концертов..."
"...– Что это за мелодия? Вы играли ее с лейтенантом Вейнчеком в прошлый четверг.
– Первый такт из ля-мажорной сонаты Франка.
– Знаете что? - произнес Анаклето возбужденно. - Я только что сочинил балет. Черный бархатный занавес, освещение, как в зимние сумерки. Сначала очень медленно вся труппа. Потом луч света на соло, словно пламя, очень стремительно, под вальс Сергея Рахманинова. В финале снова Франк, но на этот раз... – Он глядел на Алисон блестящими глазами. – Опьянение!..."
"...Ко всему прочему старый лейтенант играл на скрипке. Порой из его комнаты доносился звук какой-нибудь беззащитной мелодии из струнного трио или квартета, который заставлял проходящих по коридору молодых офицеров чесать в затылке и подмигивать друг другу. Вечерами к нему нередко заходила госпожа Лэнгдон. Они исполняли вдвоем сонаты Моцарта и пили у камина кофе с засахаренным имбирем..."
"...Бабочки танцевали в воздухе под аккомпанемент классической музыки. Если Сейбр не ошибался, это был Бах. Многие растения были в цвету. Идиллическая картина, разительный контраст с неуютными картинами наступающей осени, видневшимися сквозь запотевшие стеклянные стены..."
"...Она не успела ему ответить. На сцене появился мужчина в смокинге и объявил: – Только для вас поет несравненная Билли Холидэй. Раздались аплодисменты. Анне было знакомо это имя. Его знал каждый, кто слушал радио в Нью-Йорке. Она взяла Эндрю за руку. На сцену вышла негритянка с вплетенными в волосы цветами. Она щелкнула пальцами, дав знак пианисту, подошла к микрофону и прошептала: «Good morning, heartache...» Анна знала слова этой песни. В последнее время под нее она писала ему письма! Она еще крепче сжала его руку, встала и запела вместе с залом: Good morning, heartache, You old gloomy sight. Good morning, heartache, Though we said goodbye last night. Анна оглянулась на Эндрю. Он сидел и смотрел на нее потрясенно. Она опустилась на пол и положила голову ему на колени. – Эндрю, я так долго тебя ждала... Билли Холидэй выходила на сцену еще несколько раз. Анна курила одну сигарету за другой. Они пили вино и разговаривали. Иногда Эндрю наклонялся и целовал ее. Просто так. Когда он говорил, она смотрела на его руки. Иногда, особенно когда говорил о своей физике, Эндрю произносил слова, которых она не понимала. Тогда Анна прерывала его, и он спокойно объяснял ей их значение. Именно в такие моменты у него были самые голубые на свете глаза. Иногда, притворяясь, что слушает, Анна размышляла, не прикоснуться ли к нему под столом ногой. Но каждый раз что-то ее удерживало. Раздались громкие аплодисменты. Холидэй пела прощальную песню. Анна встала, протянула Эндрю руку, и они вышли танцевать. Good morning, heartache, You old gloomy sight. Good morning, heartache, Though we said goodbye last night... Он целовал ее волосы. Она прижалась к нему. Закрыла глаза..."
"...Анна чувствовала, что все смотрят на нее. Но в этот момент конферансье объявил: – Дорис Дэй и Лес Браун споют свой хит «Сентиментальное путешествие». Здесь, сегодня и только для нас! Все как по команде вскочили. И в перерывах между куплетами подпевали:
Seven... that’s the time we leave at seven. I’ll be waitin’up at heaven,
Countin’every mile of railroad track, that takes me back...
Анна тоже знала эти строчки наизусть. Почему-то именно эта песня стала особенно популярной в эти дни. Ее постоянно передавали по радио. Казалось, после 8 мая Нью-Йорк слушал только американский гимн и «Сентиментальное путешествие». Анна ведь тоже однажды села в поезд, хотя и не в семь часов..."
"...Мэтью рассказал это Стэнли однажды вечером в «Коттон клабе», джазовом клубе на 142-й стрит в Гарлеме, после долгого и трудного дня в редакции. Был концерт Дюка Эллингтона. В антракте они сидели в баре и торопливо, дабы не опоздать на второе отделение, накачивались «Мэдденс № 1». Эта производимая подпольно водка, которую во времена сухого закона по-тихому наливали в кофейные чашки, была излюбленным напитком ловкого, хорошо известного в нью-йоркском криминальном мире владельца клуба Оуэна Мэддена, который, пользуясь захлестнувшей Америку волной интереса к джазу, привозил самых лучших музыкантов из южных штатов. Именно поэтому «Коттон клаб» быстро превратился из малоизвестного заведения в черном Гарлеме в культовое место Нью-Йорка. Здесь можно было послушать и увидеть Бенни Гудмена, Луи Армстронга, Томми Дорси, Флетчера Хендерсона, Чика Уэбба и, как в тот вечер, Дюка Эллингтона.
Стэнли часто приходил туда, но только ради музыки. Черной, волнующей, ошеломляющей афроамериканской музыки из Нового Орлеана. Но только музыка здесь была черной. И конечно же, музыканты. В «Коттон клабе» царил апартеид. Негры могли находиться на сцене, подавать напитки, мыть посуду и убирать туалеты. За столиками сидели исключительно белые. И поэтому Стэнли не любил тут бывать..."
"...Потом на сцену вышел лысый, потный, толстый мужчина с набриолиненными, блестевшими в свете софитов волосами и минут десять говорил какую-то ерунду. Закончив свою речь, он сообщил, что сейчас к роялю выйдет Игорь Стравинский. В зале погас свет, и к инструменту подошел очень худой человек в очках. Он небрежно кивнул заполнившей зал публике. Когда стихли аплодисменты, он сел за рояль и начал играть... В тот момент, когда Стэнли, вслушавшись в музыку, почувствовал эмоциональный подъем, случилось нечто невиданное. Отец, который сидел справа от него, вдруг взял его ладонь в свою. Никогда в жизни они не были столь близки, как в тот момент, когда этот худой человек сидел за роялем, а отец сжимал его ладонь. Никогда до и никогда после..."
"...– Вам нравится Рахманинов? Слышали о таком? – спросила она, подошла к нему и, вынув сигарету у него изо рта, глубоко затянулась. – Это русский композитор, но он уже давно живет в вашей стране. Выдающийся пианист. Рахманинов говорит, что музыки хватит на всю жизнь, но и всей жизни не хватит на музыку... Если не ошибаюсь, Америка предоставила ему гражданство. Вы должны были об этом слышать! Он умер в собственном доме в Беверли-хиллз, Лос-Анджелес, совсем недавно, в марте 1943 года. Хотел, чтобы его похоронили в Швейцарии, но в тот момент это было невозможно. Я его обожаю. А больше всего эту его русскую тоску. Хотя сам он считал, что только польская тоска может быть настоящей. Здесь на стене есть еще портрет Шопена. На своем последнем концерте Рахманинов играл сонату Шопена, ту самую, в которую входит «Похоронный марш». Будто знал, что скоро умрет. У вас нет желания на минутку погрузиться в меланхолию? У меня есть. Можно, я вам это сыграю? Мне очень хочется что-нибудь вам сыграть..."
"...Стэнли, Твой кот растолстел как свинья. Он теперь даже толще тебя. Я зашел вчера к тебе покормить его. Купил ему лучшую говядину, какую только можно найти на Манхэттене. А он не стал жрать. Сидел со мной в кресле и мурлыкал, когда я чесал его за ушами. Я не знал, что ты слушаешь Шумана. Эта пластинка лежала на твоем граммофоне. Мы послушали ее вместе с твоим котом. Последний раз я слышал Шумана на нашей свадьбе с Адрианой двадцать пять лет тому назад..."
"...Его разбудили доходившие с улицы звуки музыки, перемежавшиеся хлопаньем створок окна о стену. Ему было холодно. Он накрылся периной, которую поднял с пола. Шопен, сопровождаемый хлопаньем створок! Он не мог этого вынести. Невозможно ни слушать, ни заснуть...."
"...Откуда-то издалека доносились звуки граммофона. Стэнли узнал голоса сестричек Эндрюс. Их новый шлягер «Ром и Кока-кола» вполне соответствовал царившей здесь атмосфере. Словно он вновь оказался в Нью-Йорке. Те же самые звуки доносились из радиоприемника в его автомобиле по утрам. Он не терпел подобной музыки и всегда с досадой ее выключал. Здесь это было невозможно...."
